Аборт
Шрифт:
Человек на экране поднял руку, да так и застыл, потому что запись оборвалась.
Я выдвинул ящик и достал Последнюю Сигарету на Красной Бархатной Подушечке. Взял ее, подкурил, а вернее, подпалил этой термоядерной зажигалкой, тщательно выкурил, затоптал пальцами в стеклянной пепельнице и вышел.
На следующем этаже на двери действительно был ярко-зеленый кружок того же цвета, что и мой ключ. Я это заметил еще с межэтажной площадки.
Ну, вот и все.
Время бояться.
Слегка, как сосед этажом ниже или дико, невыносимо, безумно и рвано, как
Я прикоснулся ладонью к полированной поверхности двери и попытался даже не услышать, а понять кожей — что там. Было тихо. Я приложил вторую ладонь, прислонился и тут мне стал мешать телефон в кобуре на поясе.
Ничего случайного тут не бывает, поэтому я достал его и нажал кнопку. «Сумма на вашем счете недостаточна»… и так далее. Очень даже логично. Сигареты кончились, деньги на счету тоже. Наверное, точно так же кончился бензин в моем серебристом Форде по имени Фокус. И вообще — вряд ли сейчас существует хоть что-нибудь, кроме входа в новую жизнь.
Я медленно вставил в щель свою карточку и провел вниз.
Щелчок был самым громким, из всех, что я слышал когда-либо.
Поворот ручки.
Легкое нажатие.
Здравствуй, мама, я пришел почти что весь… вот нога моя — на гвоздь ее повесь…
Всего лишь шагнуть через порог.
Новая, абсолютно чистая жизнь, в которой я все-все переделаю. Я теперь знаю — как. Я постараюсь сделать так, чтобы это поняли если не все, то хотя бы моя семья. У меня будет лучшая в мире семья, и лучший в мире сын, потому что иначе быть не может — каждая новая жизнь, если не врут индусы — исправление старой. Просто надо слушать судьбу и вспоминать прошлое. Хоть иногда. Это и есть путь к свету — просто помнить. Не зачеркивая. Не отвергая. Каждая ошибка как шрам, а шрамы не убивают. Если уж раны зажили…
Я шагнул и упал вперед, как боксер получивший встречный удар.
… в розовом искрящемся мареве, простирающимся во все стороны не было ничего, кроме тепла и покоя. Какое-то время я даже верил, что меня любят. Много мягкой, нежной, ласкающей теплоты. Я улыбался. Клетки моего тела с удовольствием делились. Очень, очень хотелось распрямиться и бежать на толстеньких, еще ни разу не ломаных ножках. Хотелось света и воздуха. Не то чтобы очень, все же.
Купаясь в теплом ласкающем розовом озере, я вдруг вспомнил Серегу, который так и остался воевать в полумертвом мире. А ведь всего-то нужно было — не бояться открыть дверь. В следующий раз я ему все объясню. Мы ведь наверняка встретимся. Тропинка не может не пересечься с другой, иначе она уйдет в никуда.
Мне было так хорошо и спокойно, что я, не переставая улыбаться, стал первый раз в своей маленькой миниатюрной жизни засыпать. Сунул большой палец в рот и задремал…
Откуда-то сверху удивительный женский, бесконечно родной
Мне снились огромные небоскребы, пронзающие облака насквозь и уходящие еще выше, туда, где уже нет птиц. Там на их стройном теле возникали сверкающие стеклянные шары, из которых прозрачные переходы вели в другие небоскребы. Это все немного напоминало кристаллическую решетку, как ее изображают в учебнике, просто размер был огромным. Здания шли вверх и многократно соединялись между собой. Отдельно стоящих попросту не было, была единая сеть, в которой всё было переплетено. Косые лучи солнца пробивали стекло и давали свет миллионам растений в прозрачных шарах. Там, среди упругой влажной зелени по серебристо-белым звонким полам, мерно стуча когтями, ходили спокойные боевые псы с желтыми глазами.
Я бы спал и дальше. Но в сон пришел Серега и сказал:
— Батя, прежде чем колоть поросенка, всегда с ним разговаривал. Чтобы успокоить. Животные не понимают слов, но интонация…
И все сразу изменилось.
Мурлыкающий голос исчез.
Я думал — землетрясение. Вся этот розовый мир, нежный теплый, спокойный и удивительный предал меня и я не успел ни вырасти, ни разозлиться, ни даже нахмуриться.
Есть зло, с которым ты можешь бороться. Напрягать мускулы, обороняться, пугать криком или отбиваться ногами. А есть сила, с которой ничего сделать нельзя, каким был, например, тот встречный Камаз. Эта сила безмерно велика, и с ней нельзя бороться. Бегущий под откос состав из пятидесяти вагонов или там — миллионы тонн вулканического пепла, летящие вверх в одно мгновение — кто их остановит, чем, какими приказами? Это невозможно. Цунами, водопады, снежные лавины, миграции насекомых с континента на континент. Живые и неживые, по дороге из одного ада в другой.
Я не знаю, что это было. Я просто почувствовал вкус и запах хирургической стали, рвущей меня на куски, я увидел, как мир, за секунду до этого розовый, стал вдруг кровавым. В нем больше не было ничего, кроме боли.
Хрустящей, разрывающей боли.
Невыносимой.
Искавшей и нашедшей меня не потому, что я — плохой или больной.
А потому, что я ненужный.
Совсем ненужный.
Никому.
Я ничего не мог поделать с врагами, ничего.
Но я успел проклясть их до того, как они убили меня в очередной раз. Ведь никакого другого оружия у меня не было. Когда я вернусь, придется заново учиться любить…
Ночь задушит свет мой живой, далекий Воспаленной тенью тяжелых лап. Я вернусь нетрезвый и одинокий Под холодным пламенем белых ламп Дверь открою, если я буду в силе И допью в стакане холодный чай… Я усну не где-нибудь, а в России И умру рассеянно, невзначай…