Абрамка
Шрифт:
Уже светало. Илье пора было уходить. Он поднялся и медленно стал одеваться.
– Зато я знаю! – расхохоталась я, и это была последняя, усталая вспышка моего ночного неистовства. – Теперь, если мне что-нибудь не понравится, я донесу на тебя!
– Тогда я донесу на тебя… – огрызнулся Илья.
Я улыбнулась: он снова становился самим собой, мой грубый, самовлюблённый хахарь.
– Ты забыл: я боюсь толстой женщины, а не тюрьмы.
– Там в тюрьме ты обязательно встретишь толстую женщину.
– Ничего. Я утешусь, что ты в соседней камере.
Илья
XIV
Вслед за смертью Абрамки и изгнанием Лизы, произошло новое странное и страшное событие, ставшее, однако, последним в ряду тех замечательных и чрезвычайных событий, которые случились единовременно. Точно какие-то невидимые и злые силы сгустились над нашим городом и произвели в нём настоящее разрушение. Признаться, никогда меня не покидало чувство, что всё происшедшее было не простой случайностью, а закономерным и ожидаемым следствием каких-то общих процессов, давно начавшихся и тянущихся до сих пор.
На другой день после моего признания Лизе Иван Петрович снова привёз к обеду Люггера. Обедали вчетвером, без Лизы. Но все видели её отсутствие и, памятуя о причинах, чувствовали себя неловко. Только мать хорохорилась и старалась глядеть с непринуждённой весёлостью, точно и Лизу-то она выгнала, не отдавшись злому, мстительному чувству, а руководясь гневом праведным.
В пять часов во дворце имени Радека у Ивана Петровича была назначена встреча с отцом Мануилом. Встречу предполагалось устроить в виде открытого обсуждения или обмена мнениями, для чего и вход решено было оставить свободным. Специально о проведении встречи не разглашали, но люди посвящённые могли присоединиться, чтобы высказать предложения или просто выговориться.
Напросилась и я поехать с Иваном Петровичем.
– Ты?! – удивился было он в ответ на мою просьбу. – Ты хочешь участвовать? Ну что ж… пожалуй… поедем. Я думал, Лиза… ну да, впрочем…
Предстоящая встреча не сулила Ивану Петровичу ничего приятного. Даже думал о ней он с большим неудовольствием.
– Набежит на эту встречу народу пустого, – сокрушался он за обедом. – С одной стороны – патриоты. Местная, патриотически, так сказать, настроенная интеллигенция. С другой стороны – богомольные девки и бабы. Злые как черти. Все отчего-то косноязычные… Освящали тут источник. Одна, значит, для прессы… Сей, говорит, колодчик… Ну почему ж непременно «колодчик»? Почему не колодец…
– Колодчик? – рассеянно переспросил Люггер.
– Именно! И так, знаете, жалобно, так тихо… Что ты будешь делать! И крестятся все, крестятся... С залипанием, иначе не скажешь.
– Как это так? – поинтересовалась мать.
– Да так, что пальцы ко лбу прилипают. А человека-то вот сожрать готовы… Я не спорю, ведь и я сожрать готов. Да ведь я в святые не ряжусь. Платками не обматываюсь, физиономию в постные узоры не складываю и язык не коверкаю… Не юродствую, одним словом. А если ты вырядился в постные одежды, так будь примером грешным людям! Да, может, я, на святого глядючи, и сам святым сделаюсь!..
–
Люггер хоть и ел, как обычно, с большим аппетитом, казалось, тоже был чем-то встревожен.
– Удивительное дело, – разговорился он за чаем. – Соседка, моя соседка, утверждает, что видела у меня в окне голую женщину в огненном платке. И что будто бы эта женщина вышла от меня через окно веранды.
Я точно окаменела, я боялась поднять глаза на Люггера. Мне казалось, что он неспроста завёл этот разговор. И стоит ему перехватить мой взгляд, как в ту же секунду он расхохочется и уличит меня перед всеми. Но в то же время мне вдруг неудержимо захотелось взглянуть на Люггера.
– Ну, если б ещё вылетела! – усмехнулся Иван Петрович.
– Вот вам смешно, Иван Петрович, а я что должен думать?
– Да ничего не думайте, Аркадий Борисович! И думать-то нечего… Тем более, вы, с позволения сказать, один объяснить можете.
– Да не было никаких женщин! – воскликнул Люггер.
Я усмехнулась: впервые Люггер вышел из себя. Не выдержав, я подняла глаза: Люггер и забыл обо мне. Мало-помалу я успокоилась.
– Это ваше дело! – с каким-то не то самодовольством, не то ехидством произнёс Иван Петрович. – Мы с вас ответа не требуем…
– Не было, говорю вам, не было никаких женщин! – горячо настаивал Люггер.
– Ну не было, так и не было, а хоть бы и были! Да и соседке могло померещиться. Мало ли, что в глаза-то лезет! – Иван Петрович меленько рассмеялся. – Больше всего мне про «огненный платок» понравилось. Значит, именно в огненном!..
– Странно, что это в один день: дверь, женщина в окне…
– Ну, дверь, положим, вы сами не заперли. А «женщина в огненном платке» – это уж соседкины видения! Вы бы поинтересовались… Может, она и змея зелёного видела…
– Да ведь окно было открыто…
– И что же… Пропало что-то?
– Кажется, нет. Но… ведь я… я плохо знаю дом…
– Вы бы заметили следы или что-то… А потом! – Иван Петрович рассмеялся. – Кто ж это голым ходит грабить, Аркадий Борисович! Бред какой-то, как ни крути! Если всё на месте, и ничего не пропало, советую вам забыть эти сказки про женщин в огненных платках. Соседка-то ваша, поди, любительница абсента, а? Напробовалась до бесовидения, так хоть бы молчала… Нет, Аркадий Борисович! Этот народ невежда в законе, проклят он…
– Племя злодеев, сыны погибельные, – подхватил, усмехаясь, Люггер.
– Истинно так, – согласился Иван Петрович.
И, помолчав, добавил:
– Пустое всё это, пустое!
– Не знаю, – неуверенно отвечал Люггер. – Не знаю…
– …Конечно, отец Мануил – это человек, пользующийся повсеместным уважением, – продолжал сетовать Иван Петрович уже в машине по дороге к дворцу культуры. – Но это же камарилья!.. И ведь вся эта благочестивая гвардия сейчас явится на встречу, чтобы забрасывать меня горящими взглядами и колющими вопросами. «Остаётся удивляться, как это в городе ещё ходит общественный транспорт, и зажигаются фонари»! – Иван Петрович смешно передразнил чей-то женский голос.