Абрек из Мюнхена
Шрифт:
Ближе к ночи она решила применить маленькую хитрость. Она развернула Газель носом к долине. Пусть думают внизу, что они скоро начнут прорываться.
Но как только, темь стала ложиться на дорогу, из рощицы выполз трактор с лафетом. Дорогу будут им перегораживать, решила Лона.
Теперь пора было осуществлять собственный план. Лона сама села за руль и одела темные очки. В ночи эти специальные очки повышали уровень зрения втрое. Сделанные на основе последних разработок, они давали сто очков вперед приборам ночного видения. В них она видела почти так же, как в сырую погоду.
Через
Первое село они проехали, никого не встретив на дороге. Повезло им просто. Крупно повезло. Дорога, нырнув вниз, вновь извиваясь змеей поползла вверх. За поворотом показались огни другого селенья, в беспорядке облепившего склон горы. Дорога разрезала его на две неравные части. Здесь, под колеса машины чуть не попала древняя старуха. Лона едва успела отвернуть от нее.
За вторым селением асфальт заканчивался, дорога заметно сузилась. Гравийная каменистая шоссе не давало возможности разогнаться.
Карл Мюллер притих сзади и со страхом смотрел, как его переводчица вслепую ночью ведет машину. Ведьма, а не баба.
Впереди показалось последнее, как выяснилось, селение. Огней в нем почти не было. Но машину всю дорогу сопровождали брешущие собаки. Своим бегом за машиной они четко показывали границы охраняемой ими территории.
А за последними домами дорога в настоящем понимании обрывалась. Не было уже столбиков по краям, выровненных бульдозером и присыпанных щебнем площадок. Дорога – превратилась в сплошные рытвины, а Газель – в корабль во время шторма.
– Куда мы едем? – со страхом спросил Карл Мюллер. Он все время боялся свалиться в пропасть.
– На самую, верхнюю стоянку едем. Там могут быть чабаны! – сказала Лона. Она не сказала, откуда знает об этом, но внимательно следила за столбами с электрическими проводами, периодически появлявшимися слева от дороги. Где электричество там и жизнь. А ее спутники, не замечая проводов и столбов, начали верить в ее сверхъестественные способности.
Пусть верят, хуже не будет, подумала Лона.
Наконец дорога вывела их на относительно ровную, большую площадку, на которой стоял небольшой дом, а за ним высилась скала. Здесь заканчивалась дорога для автомобиля. Впервые за всю дорогу Лона включила дальний свет и осветила небольшую человеческую постройку, выложенную из неотесанных камней.
В доме в маленьком оконце горел, свет. Его хозяева должны были услышать, что подъехала машина, и по восточному обычаю выйти встречать гостя. Между тем никто из дома не вышел.
Лона осторожно открыла дверь машины, она боялась собак. Если тут живут пастухи, то с ними должны быть их волкодавы, огромные овчарки. Одна такая овчарка может справиться с тремя волками. Но собаками не пахло. А пахло дымом и поздним ужином.
Лона знала, что здесь, до самого утра они будут в полной безопасности. Их преследователи, если они собрались их преследовать, только к утру сообразят, что зря прождали всю ночь, на выезде из ущелья. И пока выйдут на их след, в общем, раньше, чем
Лона направилась к дому. Поднявшись на каменный приступок она постучала в дверь.
– Войдите! – раздался мужской голос изнутри. Толкнув скрипучую дверь, Лона переступила порог бедного дома. За большим дощатым столом сидело трое мужчин. На столе стоял самовар, в сахарнице лежал колотый сахар. Лона окинула быстрым взглядом помещение. Вдоль стен располагались лавки, в углу стояла книжная полка. А под книжной полкой пустая бутылка из-под водки. Мужчины пили чай. Один из них был стар и сед как лунь. Высокий, стройный старик, походил на сурового, мрачного отшельника. Он зарос густыми волосами и кого-то ей ужасно напоминал.
Второй, на вид лет сорока, лысый, живой как ртуть, при виде Лоны обрадовано вскочил, но под насмешливым взглядом старика, мгновенно остыл, и принял вальяжный, независимый вид.
А третий даже не повернул в ее сторону головы. Он продолжал сердито выговаривать, тому, лысому:
– Ты говоришь совесть – химера? Нет, любезный Егор. Совесть – одно из выражений нравственного самосознания личности. Совесть – есть мерило духовной глубины человека. Без чувства совести цивилизация обречена на медленное разложение. И личность должна взять на себя ответственность за моральную неустроенность мира.
– Да! Да! – перебил его лысый Егор, – упал, отжался. Вот все твои представления о морали Сундук.
Тот, кого назвали Сундуком, покраснел всей шеей.
– Я говорю, упал – поднялся! Нравственное падение может быть глубоким, но не бесконечным. Человек способен вновь подняться на сияющие выси духовного совершенства.
Лысый отмахнулся от Сундука.
– Ой…ой! Он из помойной ямы поднялся. Да кому нужен такой подъем, если от тебя нечистотами несет. Патриарх, скажи свое веское слово.
Патриарх, старик, похожий на Зевса, (вот на кого он похож, подумала Лона) разрешил своим более молодым собеседникам спуститься с заоблачных высот философского словотолчения на грешную землю.
– И долго вы господа, мудрогоры, будете юную деву на пороге держать?
– Я не одна! – сказала Лона. Из-за ее спины выглядывали Карл Мюллер и Тимур.
Лысый уже не слушал Сундука. А тот даже не повернул головы в сторону гостей, и продолжал бубнить:
– О силе нравственных потребностей неоспоримо свидетельствуют многочисленные факты того, как люди переносят страдания, идут на костер, голову несут на плаху и все во имя блага других людей, для всеобщего блага. Не щадить себя для ближнего, вот наивысшая мудрость на земле.
Лысый Егор снова его одернул:
– Ты не об общем благе, об абстрактном благе беспокойся, а подумай лучше, чем гостей наших угостить и куда их посадить. Ишь, благодетель всего человечества выискался. С амвона и я проповеди могу читать. Подай табурет.
Сундук, наконец, соизволил повернуть голову и посмотреть на тех, кто стоит у него за спиной.
– О дева юная, о двух мужах ты. Все равно, проходи.
А лысый Егор выскочил из-за стола и вел уже под руку Лону к столу. Рассадив остальных гостей, он стал представлять своих товарищей.