Абсолютное соло

Сенчин Роман Валерьевич

Повезло. На Московском вокзале ему подвернулась старушка, сдающая комнату на длительный срок. Месяц – полторы тысячи. И Игорь обрел жилье, вот это, с железной кроватью, кухонным облезлым столом, шифоньером с отвалившейся дверцей, фанерой вместо стекла, а еще через несколько дней нашел и работу – дворником возле метро «Ломоносовская», довольно близко от своего нового дома. Уборка утром и вечером, зарплата – около тысячи. И, кое-как устроившись, привыкнув к работе, наладив распорядок дня, Игорь успокоился и постепенно опять-таки погрузился в хоть и не очень приятную, но все-таки спокойную дрему.

В половине седьмого пищит будильник. Игорь сползает с кровати, пьет дешевенький кофе «Пеле», затем

часов до одиннадцати подметает, ломает коробки и ящики на маленьком рынке около метро, набивает контейнеры мусором; частенько его зовут помочь выгрузить из машины фрукты, пиво, мороженую рыбу. За это торговцы дают то продукты, то деньги… Потом, до шести вечера, Игорь свободен. Обыкновенно он лежит в своей комнате, листает журнальчики типа «Вот так!» или «Интим-калейдоскоп». Очень редко выбирается в центр, по извилистой набережной канала Грибоедова доходит до Никольского двора (убогое подобие Гостиного), где некогда был офис и склад Бориса. С сонливой надеждой ожидает, что вот сейчас увидит друга-хозяина, в одно мгновение все вдруг вернется, станет как было. И язык вспоминает привычные когда-то слова: кожа-лак, кожа-велюр, нубук, замша, скотчевать коробки…

В то, что Бориса могли убить, – не верится. Скорей всего, скрывается просто, может, в таком же сейчас положении, что и Игорь, или, совсем не исключено, это банкротство он сам и устроил, и теперь отдыхает в том же Дубае с сотней тысяч баксов в загашнике, потихоньку крутит там незаметные, но прибыльные делишки… Все может быть.

Перед вечерней работой Игорь обычно обедает в дешевом кафе поблизости от «Ломоносовской», подкрепляется бутылкой-другой «ЗЕНИТ – чемпион». На ночь жует батон, запивая кефиром… В день на еду тратится около сотни, плюс к тому рублей тридцать на пиво. Это ему пока по карману; даже из тех полутора сотен долларов, что были при нем два года назад, когда уходил побитым и обездомевшим из офиса, сотня лежит целенькая. Она – на крайний случай.

По принятым правилам он никогда, даже в детсадовском детстве, общаться как следует не умел. Часами о чем-то болтать, доверять секретики и «военные тайны», безудержно фантазировать, дружить, встречаясь с другом по пять раз на дню. Он просто не чувствовал к этому потребности. В юности, конечно, его тянуло к людям, особенно к девушкам, но тут же Игорь пугался, что у него не получится. Одни напряги… Но чем дальше, тем сильней девушки тянули к себе, раздражали воображение стройными фигурками, голосами, запахом… Вот если б, если б найти такую – встречаться время от времени, раза два в неделю, понаслаждаться, а потом отдохнуть друг от друга, в то же время с нетерпением ожидая новую встречу… Но люди в его городишке если уж соединялись, то крепко, надолго, разводы были редки (хотя ругались мужья и жены беспрерывно и шумно, случалось, с драками прямо на улице), а походы семейных налево считались сенсацией, о них долго гудел весь околоток.

Женщину Игорь узнал в восемнадцать лет, уже здесь, в Питере. И первый раз – нехорошо, наутро после попойки – потасканная, жирноватая чувиха, учившаяся на третьем курсе ПТУ. Она была ровесницей Игорю, но показалась ему лет на пятнадцать старше… И тяга к девушкам после этого слегка приугасла.

А потом была маленькая погранзастава на сыром островке среди карельских болот. По тревоге поднимались редко, начальство заглядывать не любило – зачем? – ни поохотиться, ни порыбачить; и жизнь текла медленно, сонно, спокойно до отупения. Благо еды хватало и спать разрешали (если от наряда свободен) без ограничений.

Нерадостный, пугающий пропастью будущего дембель. Снова родной городишко, хотящие замуж (именно – замуж) полнотелые девушки, повсюду – глазастые старухи и тетки, ищущие сюжета для сплетен… Одиночество, небывалые тоска и одиночество

скрутили Игоря, отрезав от людей, зажав в тесном пространстве своего небогатого, скудного мирка; тяжелая физическая работа на заводе сжигала силы. И он вскоре перестал замечать, что почти ничем не интересуется.

Прилетел Борька, забрал, спас, и началась совсем другая жизнь. То, чего хотелось Игорю, – сбылось сполна. Девчонки были всё новые и новые, без претензий на длительные и серьезные отношения, они не требовали, чтобы с ними особенно разговаривали, их развлекали, уговаривали. Всё пошло без напрягов. Симпатичные и страшненькие, но неизменно чистенькие, ухоженные и веселые. И Игорь отыгрался за прошлое одиночество.

А сейчас… В последние дни он стал побаиваться перспективы всю дальнейшую жизнь провести одному.

Сам того не сознавая, Игорь стал искать ту, что могла бы стать ему по-настоящему близкой. Опершись на черенок метлы, он подолгу смотрел на прохожих. Люди текли быстрой рекой, лица сменялись, мельтешили и исчезали навсегда, заслоняемые другими лицами. Чуда не происходило, ни одна симпатичная (и никакая другая) не останавливалась перед ним и не говорила: вот, это я, я – твоя, а ты – мой… Насмотревшись, устав придумывать подходящие для знакомства фразы, Игорь покупал в киоске «Роспечать» семирублевый «Интим-калейдоскоп» и брел к себе в узкую, сумрачную, похожую на тюремную камеру комнатенку, чтобы любоваться девушками из тощего, дешевенького журнала…

Мелкий, занудливый дождь. Он почти незаметен, но сеется весь день, и неровный асфальт покрыт пятнами лужиц. Метла размокла, отяжелела, каждый взмах ею требует ощутимых усилий. Окурки, чеки, целлофановые обрывки липнут к асфальту, цепляются за березовые ветви метлы. Это раздражает и не дает думать о чем-то другом – все внимание на самом процессе подметания.

Да и люди еще. Шныряют туда-сюда, то и дело приходится сбиваться с ритма, пережидать, пока пройдут, чтобы не задеть метлой, не испачкать их чистой одежды… И вдобавок (но это уж проблема самого Игоря) – промокает левый ботинок. Подошва вот вроде толстая, надежная, а взяла и треснула до самой стельки… Несколько раз пытался заклеить «Моментом», но бесполезно. Хм, мог ли представить пару лет назад, что будет нуждаться в обуви? Было время, менял ее чуть ли не каждый месяц.

– Аккуратнее можно? – выбивает из мыслей сердитый голос.

Перед Игорем высокая, сухая старуха в голубом плаще, синем шерстяном берете. Смотрит так, точно враг перед ней. Смотрит и ждет, когда он уступит дорогу. А может спокойно обойти хоть с одной стороны, хоть с другой…

Игорь подтягивает метлу, кладет черенок на плечо. Последнее желание работать пропало.

Старуха плетется мимо и теперь ясно, что каждый шаг для нее – подвиг… Какая-нибудь блокадница или покорительница Заполярья. Привыкла быть сильной, активной, бесстрашной, теперь же, став немощной, злится.

Площадь вокруг метро уставлена теремками-ларьками, палатками, забитыми всевозможной едой и цветами. Справа от выхода из метро рыночек – компактный и шумный – несколько прилавков, где до позднего вечера кипит торговля. С этим рыночком у Игоря и его напарника Сереги Шурупа больше всего мороки – следи – не следи, вечно горы мусора… В киоске «Видео-аудио» включен магнитофон, людей целый день развлекают и раздражают модные песенки. Возле пивного ларька толкутся хмурые, возвращающиеся со смены мужички; вливают в себя кружку, другую, пытаясь расслабиться и сбросить с лиц гримасы уныния. Мужички молчат, пьют самоуглубленно, глядя на дно кружек, зато пяток подростков рядом шумят и за себя, и за них, не подозревая, что скорей всего каждый лет через семь-десять станет таким же хмурым, измотанным работягой… Нет, наверняка предчувствуют, потому так и шумят, веселятся.