Абу Нувас

Шидфар Бетси Яковлевна

Правду говорят бедуины: «Кто спасется от когтей судьбы, того она схватит клыками». Жизнь, казалось, предвещала только доброе. Каждый день с утра Хасан уходил на Мирбад в лавку Юханны, где пировал с Аджрадом и его приятелями. Иногда, если Джинан посылала ему записку со старой кормилицей, он виделся с девушкой у ювелира. Эти короткие свидания доставляли юноше еще не испытанную радость. Он говорил Джинан все свои новые стихи, она быстро запоминала их и напевала своим чистым голосом. Она дарила Хасану вышитые платки, амулеты: серебряные коробочки с вложенными внутрь кусочками пергамента, на которых записаны слова Корана, маленькие бархатные подушечки, обшитые сердоликовыми бусинами и мелким жемчугом — от сглаза и наговора. Хасан брал девушку

за руку, она доверчиво прижималась к нему, но если он пытался поцеловать ее, она быстро отстранялась. Они говорили о том, как Хасан соберет деньги и выкупит ее у Сакафи, как они будут жить вместе и даже спорили — он мечтал поехать в Багдад, а она хотела остаться в Басре: в Багдаде жизнь дорогая и много плохих людей, все ловкачи и мошенники стремятся в Багдад, там для них больше наживы, там много богатых домов. Она даже пугала Хасана рассказами о том, как воры в Багдаде приходят ночью к домам богачей с ломами и заступами, делают подкопы во дворы и убивают их обитателей.

Хасан смеялся и успокаивал Джинан забавными рассказами о Джухе — простодушном и мудром бедняке и их любимом герое: «Однажды ночью в дом к Джухе проник вор. Джуха проснулся, услышал его шаги, но притворился спящим. Вор долго и безуспешно шарил в комнате, наконец Джуха, которому очень хотелось спать, не выдержал и сказал ему: „Послушай, брат мой, ты напрасно беспокоишь себя и людей. Я не могу найти ничего в этом доме даже ясным днем, что же ты хочешь отыскать здесь темной ночью?“» Ему удавалось развеселить Джинан, и они мирились. Как нравился Хасану ее смех — будто звенели серебряные колокольчики на запястьях быстрой танцовщицы!

Вечером Хасан приходил к Фадлу. Его дом считался одним из самых богатых в Басре. Дворец Фадла и его отца в Багдаде, как говорили приятели Аджрада, не уступал чертогам самого халифа. А здесь у Фадла были самые искусные повара, самые расторопные слуги и самые красивые певицы и танцовщицы. Он всегда ровен, никогда не повышает голоса, но его слушались беспрекословно. Фадл похож на острый меч в бархатных ножнах — так казалось Хасану, — и его темные глаза с густыми, как у девушки, ресницами, сверкали иногда холодным блеском вороненой стали. Но с поэтом Фадл был всегда ласков, и часто они засиживались за чашей и беседой допоздна.

Хасан все реже бывал дома — домашние стали ему чужими. Он только изредка приходил в свою убогую лачугу, приносил матери деньги и, не слушая ее, снова уходил.

Если бы Хасан попросил Фадла помочь ему выкупить Джинан, тот сразу подарил бы ее поэту, но что-то останавливало Хасана, а его покровитель ни о чем не догадывался. Почему он ничего не сказал Фадлу?

В тот день Хасан утром, как обычно, вышел на Мирбад. Зайдя за угол, он едва не столкнулся с закутанной в покрывало женщиной. Он посторонился и хотел пройти дальше, но голос тетушки Зейнаб остановил его:

— Погоди, молодец, да буду я жертвой за тебя! Случилось несчастье!

У Хасана перехватило дыхание. Втайне он всегда боялся этого.

— Что с Джинан? — почти крикнул он.

— Тише, не кричи на улице! Беда, сынок, хозяин неожиданно для всех продал ее, даже с хозяйкой не посоветовался.

— Как продал? Но ведь он обещал мне!..

— Сынок, обещания подобны текучей воде. Он обещал тебе и выполнил бы обещание, но дела его расстроены. Ты ведь знаешь, мой хозяин никогда не жалел денег ни на подарки, ни на угощение! Удивительно ли, что он обращался к ростовщикам, а эти неверные брали с него непомерную долю за заем. А тут пришел к нему утром Ибн аль-Джассас и стал говорить, что ему срочно нужны деньги, как будто у него и так их мало, он богаче самого Каруна! А ты знаешь, что зерно еще не продано и хозяину негде взять денег. Он метался весь день как безумный и даже поссорился с хозяйкой. Дело едва не дошло до развода, счастье еще, что он вовремя опомнился. А вечером к нам пришел аль-Иджли. Я случайно услышала их разговор. Иджли сначала предлагал хозяину десять тысяч дирхемов за

Джинан, а когда тот отказался, прибавил еще пять тысяч, потом еще пять, и наконец дошло до тридцати тысяч дирхемов. Наш господин спросил: «Зачем тебе понадобилась эта девушка, за которую ты даешь такие большие деньги?» Иджли ответил ему на это: «Она прославлена в стихах, о ней говорят в нашем городе. Если хочешь, я прибавлю за нее еще пять тысяч». Если бы хозяина не торопили с деньгами, он не отдал бы Джинан, а так…одним словом, он позвал судью и написал договор о продаже. Я тут же рассказала Джинан обо всем, но хозяйка не выпускала из дома ни меня, ни ее. Сегодня Иджли должен забрать Джинан.

Хасан, не дослушав, бросился к дому Сакафи. Но ему не открыли, сколько он ни стучал. Ворота были закрыты наглухо, никто даже не выглянул.

В отчаянии Хасан побежал к Фадлу. Привратник, узнав Хасана, сказал ему:

— Привет тебе, господин мой, добро пожаловать в дом.

Хасан крикнул:

— Где твой хозяин?

— Он уехал на охоту к Болотам и просил передать тебе, чтобы ты подождал его.

— Когда он вернется?

— Бог даст, к ночи будет здесь.

Хасан в изнеможении сел на скамейку у ворот. Удивленный привратник подал ему прохладной воды в глиняной чашке, и он с жадностью выпил ее. Почему Иджли, этот грязный кабан, купил девушку? Ведь у него множество невольниц — румийские, берберские, даже славянские! И вдруг Хасана обожгла мысль: «Он купил Джинан, чтобы отомстить за насмешку!» Иджли ведь знает, кто сложил стихи о прекрасной невольнице. «Глупцы всегда злопамятны», — часто повторял учитель, предостерегая Хасана. Может быть, он посоветует, что делать? Но Валиба болел и остался у родичей. Хасан только два раза навещал его. «Пойду к нему. У Валибы немало знакомых, вдруг они сумеют как-то помочь».

Почти ни на что не надеясь, Хасан побрел к Болотам. Но лачуга, в которой лежал Валиба, пустовала, а откуда-то из камышей слышались крики плакальниц.

У Хасана не хватало сил бежать. Ноги вязли во влажном иле. Раздвинув камыши, он вышел на небольшой сухой островок, где стояло несколько хижин. С противоположной стороны блестела среди камышей вода, качались лодки.

А среди хижин бродили рыбаки и их женщины в длинных рубахах с распущенными всклокоченными волосами. Увидев Хасана, женщины скрылись, а один из рыбаков сказал:

— Ты немного опоздал. Абу Усама отошел к милости Всевышнего, пусть Бог будет милостив к нему и не ввергнет его в геенну огненную.

— Где он?

— Умер и погребен по обычаю мусульман.

Хасан не выдержал, бросился на влажную землю и заплакал. Но слезы не принесли облегчения — они жгли глаза и щеки, горечью запекались на губах, ложились еще большей тяжестью на сердце.

Вдруг кто-то, присев рядом с Хасаном, положил ему руку на плечо.

— Не реви, малыш, — сказал знакомый голос. — Мужчина, пусть даже он и поэт, не должен плакать.

Хасан удивленно поднял голову. Рядом с ним на корточках сидел широкоплечий чернобородый человек в туго перетянутом кафтане; за пояс заткнут широкий нож в кожаных ножнах. Туго обтянутые загорелые скулы, блестящие быстрые глаза. Это же Исмаил Однорукий!

Хасан сел и смущенно вытер слезы рукавом.

— Что же твои богатые друзья не могут дать тебе одежду получше? — усмехнулся Исмаил. — Почему ты все еще ходишь пешком, разве тебя не пожаловали хотя бы ослом за верную службу?

Хасан покраснел и вскочил. Исмаил тоже встал и засмеялся:

— Не хочешь ли подраться, как в тот раз? Но силы у тебя не прибавились, а ловкости, кажется, стало меньше. Брось, нам не пристало ссориться. Не сердись на меня, ты неплохой молодец и хороший поэт, куда до тебя твоему брату! Ваше ремесло требует, чтобы вы снашивали башмаки у дверей богачей, как мы зазубриваем наши ножи в схватке. Вот и Абу Усама был смелым человеком, а восхвалял кого попало, лишь бы раздобыть денег. Ну, а ты неужели не сложишь теперь стихов в его честь? Садись, придумай что-нибудь!