Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Шрифт:
Никто из нас не более не возражал. Мотекусома заявил, что совет окончен, и мы молча покинули дворец, выйдя из ворот в Змеиной стене на площадь. Только тогда кто-то сказал:
— Нет, это просто неслыханно! Кем-Анауак юй-тлатоани держат в плену гнусные, вонючие варвары!
— Нет, — заявил другой из членов Совета. — Мотекусома прав. Это не он пленник, а все мы. Пока он с постыдной покорностью пребывает на положении заложника, ни один мешикатль не решится даже плюнуть на белого человека.
— Мотекусома отдал во власть пришельцев себя, гордую независимость Мешико и большую часть наших сокровищ. Если корабли белых людей не приплывут еще долго, то кто знает, что еще он им отдаст?
Один из присутствующих озвучил то, что было на уме у всех нас:
— За
— Так он и не правил. Титул сохранялся за ним, а обладавший реальной властью регент обеспечил пооядок и преемственность власти. В конце концов, кто может поручиться, что Кортесу вдруг не взбредет в голову попросту взять да убить Мотекусому? Кто знает, что за блажь может накатить на белого чужака? Или Мотекусома, не в силах выдержать унижения, сам убьет себя. Судя по виду, он к этому готов.
— Да, трон Мешико может неожиданно оказаться свободным. Поэтому, имея в виду подобную возможность, мы должны заранее определить, кто станет временным правителем… если Мотекусома доведет дело до того, что его придется отстранить от правления по решению Изрекающего Совета.
— Этот вопрос необходимо обсудить и решить тайно. Давайте избавим Мотекусому хотя бы от этого унижения до тех пор, пока не останется иного выбора. К тому же сейчас нельзя давать Кортесу ни малейшего повода заподозрить, что его драгоценный заложник может вдруг оказаться бесполезным.
Тут Змей-Женщина повернулся к до того времени воздерживавшемуся от высказываний Куитлауаку и обратился к нему со словами:
— Куитлауацин, поскольку ты брат Чтимого Глашатая, то твою кандидатуру как возможного преемника в случае смерти Мотекусомы Совет, естественно, рассмотрит первой. Примешь ли ты титул и должность регента, если мы на официальном совещании решим, что это необходимо?
Куитлауак прошел еще несколько шагов, хмуря лоб в размышлении, и наконец сказал:
— Меньше всего на свете мне хотелось бы отбирать власть у собственного брата, пока он жив. Но, скажу по совести, мои господа, Мотекусома уже сам отрекся от большей части своих полномочий, да и жив-то, похоже, лишь наполовину! Поэтому, если только Изрекающий Совет решит, что это необходимо для спасения страны, я буду готов принять тот сан, о каком меня попросят.
Однако вышло так, что никакой срочной необходимости в отстранении Мотекусомы или в других из ряда вон выходящих действиях не возникло. Более того, некоторым стало казаться, что Мотекусома, с его постоянными призывами проявлять терпение и ждать, был прав. Испанцы провели в Теночтитлане всю зиму, и если бы не цвет их кожи, мы, пожалуй, скоро вообще перестали бы замечать присутствие чужаков, как не замечали бы наших соотечественников из захолустья, решивших пожить какое-то время в большом городе, чтобы получше познакомиться с его достопримечательностями и вкусить удовольствия, недоступные у них дома. Даже во время наших религиозных церемоний белые люди вели себя вполне терпимо. За некоторыми обрядами, включавшими лишь музыку, пение и танцы, испанцы наблюдали с интересом, а порой и с явным удовольствием. Когда же ритуал требовал принесения в жертву ксочимикуи, испанцы предпочитали скромно отсидеться в своем дворце. Мы, горожане, со своей стороны, терпели белых людей, относились к ним вежливо и проявляли всяческую учтивость, но держались на расстоянии. За всю зиму не произошло никаких стычек, ссор или серьезных споров. Не сообщалось также и ни о каких дурных знамениях.
Мотекусома, его придворные и советники, казалось, легко приспособились к перемене резиденции, и, похоже, это Действительно никак не сказалось на управлении страной.
Дела шли своим чередом. Как и всякий другой юй-тлатоани, Мотекусома регулярно встречался со своим Изрекающим Советом, принимал иноземных послов, представителей дальних провинций Мешико и держав Союза Трех, предоставлял аудиенции частным просителям.
Особенно часто
Однако точно этого сказать не могу, потому что я сам лично имел к государственным делам все меньшее и меньшее отношение. Мое присутствие требовалось редко, только когда Мотекусома желал выяснить мнение по тому или иному вопросу всех знатных мужей, проживающих в городе. Что же касается услуг переводчика (кстати, лицу, причисленному к знати, не подобало выступать в этой роли), то и они требовались от меня все реже. Под конец меня и вовсе перестали вызывать во дворец с этой целью: Мотекусома, очевидно, решил, что раз уж он собрался вполне довериться Кортесу, то может доверять и его наложнице Малинцин. Замечали, что эта троица немало времени проводила вместе, чего, впрочем, трудно было бы избежать, ибо они все же жили под одной крышей, хоть и в очень просторном дворце. Но на самом деле Кортес и Мотекусома начали получать взаимное удовольствие от общества друг друга. Они часто вели беседы об истории и нынешнем состоянии своих стран, рассказывали о религии и образе жизни. Для развлечения Мотекусома научил Кортеса азартной игре в патоли, и я, например, надеялся, что Чтимый Глашатай делает высокие ставки, отыгрывая таким образом хотя бы часть сокровищ, обещанных им белым людям.
Кортес, в свою очередь, не остался в долгу и познакомил Мотекусому с другим развлечением. Он вызвал с побережья некоторых своих моряков и мастеров, которых вы называете корабельными плотниками. Они захватили с собой множество неизвестных у нас металлических инструментов и приспособлений. Испанцы распорядились доставить им некоторое количество длинных прямых и ровных древесных стволов, которые, словно по волшебству, превратили в доски, брусья и шесты. За поразительно короткое время они построили точную, но уменьшенную вполовину копию одного из своих морских кораблей и спустили это судно на воду озера Тескоко: впервые над его гладью мы увидели лодку с крыльями, именуемыми парусами. Моряки, владевшие сложным искусством управления этим судном, могли теперь плавать по всем пяти сообщающимся друг с другом озерам, и на такие водные прогулки Кортес нередко приглашал Мотекусому, а порой даже не одного, а в сопровождении членов семьи или придворных.
Меня же избавление от придворных обязанностей и участия в государственных делах ничуть не огорчило. Я с радостью возобновил свой прежний праздный образ жизни и даже снова стал просиживать целыми днями в Доме Почтека, хотя уже и не так часто, как раньше. Жена ни о чем меня не просила, не говорила, что мне следует больше времени проводить дома, в ее обществе. Бью казалась очень слабой и быстро уставала. Ждущая Луна привыкла постоянно заниматься каким-нибудь полезным делом, вроде шитья или вышивания, но я стал замечать, что теперь, садясь за рукоделие, она стала подносить работу близко к глазам. А бывало, что она ни с того ни с сего роняла и разбивала что-нибудь из кухонной утвари. Когда же я поинтересовался, не болит ли у нее Что, Бью ответила просто:
— Я старею, Цаа.
— Мы с тобой почти одного возраста, — напомнил я.
Это высказывание, казалось, задело мою жену, как будто я вдруг принялся резвиться и танцевать, чтобы похвастаться перед ней своей бодростью и живостью.
— В этом одно из проклятий женщины, — ответила она с необычной резкостью. — Женщина всегда, в любом возрасте старше мужчины. — Но потом она смягчилась, улыбнулась и даже попыталась пошутить: — Вот почему мы относимся к своим мужчинам, как к детям. Потому что они, кажется, никогда не стареют… или даже не взрослеют.