Ацтек
Шрифт:
— Какал, светлый бог! После паузы, необходимой, чтобы проверить пульс, следовало: — Титик, темный бог! Кого только целитель не называл: тут были и Антун, бог жизни, и Хачьяком, бог могущества, и Теа, богиня любви, и множество других богов и богинь чиапа, имен которых я не запомнил. Однако в конце концов абсолютно измотанный старик выпрямился и, признавая неудачу, сказал:
— Пульс настолько слаб, что я не смог заметить, чтобы он откликнулся на какое-либо имя.
И тут Десятый, не открывая глаз, прохрипел: — Меня укусил бинкицака. — Вот оно что! — воскликнул, приободрившись, лекарь Мааш. — Мне и в голову не
— Прошу прощения, господин целитель, — осмелился подать голос я. — Это был никакой не бинкицака. Его укусил кролик.
Врач поднял голову и посмотрел на меня с презрением. — Молодой человек, я держал больного за запястье, когда он произнес слово «бинкицака», и мне ли не распознать, как изменился при этом пульс. Женщина!
Я удивленно моргнул, но целитель, как оказалось, обращался к своей жене. Они поговорили на своем языке, после чего лекарь объяснил мне, что у него возникла необходимость посоветоваться со специалистом по низшим духам, так что он посылает жену за лекарем Каме.
Старуха торопливо вышла из хижины, расталкивая локтями столпившихся вокруг зевак, любопытно вытягивавших шеи, и очень скоро к нам присоединился еще один пожилой «прощупыватель пульса». Целители Каме и Мааш совещались и что-то бормотали, потом по очереди держали вялую руку Десятого за запястье, громко выкрикивая ему в ухо: «Бинкицака!» — снова обменивались мнениями. Наконец они согласно кивнули друг другу, и лекарь Каме отдал очередное распоряжение старухе. Она снова поспешно удалилась, а целитель Мааш, обращаясь ко мне, сказал:
— Бинкицака по своей природе наполовину звери, а потому не понимают смысла ритуалов, и умилостивить такую тварь жертвоприношением невозможно. А поскольку случай не терпит отлагательства, мы с моим товарищем по ремеслу решились на крайнюю меру — выжигание недуга. Мы послали за Плитой Солнца, самым священным сокровищем нашего народа.
Жена целителя вернулась в сопровождении двух мужчин, которые несли квадратную каменную плиту, на первый взгляд самую обычную. Но потом я увидел, что сверху на ней имелась жадеитовая инкрустация в форме креста. Да, изображение было очень похоже на ваш христианский символ.
Крест делил камень на четыре части, в каждой из которых было просверлено сквозное отверстие со вставленным в него куском чипилотль, то есть кварца. Но обратите внимание, мои господа, это очень важно для понимания дальнейшего: каждый из этих кристаллов был отшлифован и отполирован так, что с обеих сторон над каждым сквозным отверстием выступала гладкая выпуклость в форме закругленной морской раковины.
Пока двое мужчин держали Плиту Солнца над обессиленным больным, старуха палкой проделала в соломенной крыше несколько дыр, впустив в помещение солнечные лучи, один из которых упал прямо на страдальца. Два лекаря подтянули шкуру кугуара, чтобы придать ей нужное положение относительно луча и Плиты Солнца, после чего произошло нечто необыкновенное. Я подался вперед, чтобы рассмотреть все получше. Следуя указаниям целителей, два человека, державших тяжелую каменную плиту, наклонили ее так, чтобы солнце светило сквозь один из вставленных в отверстия кристаллов, и направили круглое светящееся пятнышко на руку больного, прямо на язву. Потом, перемещая камень
Потом один из них что-то промолвил, и люди, державшие камень, вынесли его из хижины. Старуха начала метлой поправлять солому на кровле, а лекарь Мааш сделал мне знак наклониться и посмотреть. Язва полностью и чисто прижглась, как будто это было сделано с помощью раскаленного медного прута. Я поздравил двух лекарей — искренне, поскольку ничего подобного никогда раньше не видел. И порадовался, что Десятый, видимо, не почувствовал боли, поскольку за все время процедуры не издал ни звука. Однако причина оказалась в другом.
— Как ни печально, но наши усилия были напрасны, — пояснил лекарь Мааш. — Больной умер. Возможно, мы спасли бы его, скажи ты нам вовремя про бинкицака, тогда не пришлось бы тратить столько времени на обращение к богам. — Тон его, это чувствовалось даже несмотря на то, что он плохо говорил на науатль, был в высшей степени язвительным. — Все вы одинаковы, когда требуется лечение: упрямо умалчиваете о самых важных симптомах. Считаете, что врач должен сперва догадаться о недуге, а уж потом лечить его, а то, мол, и платить ему не за что.
— Я буду рад заплатить за твое лечение, господин целитель, — промолвил я с неменьшей язвительностью, — только будь уж так добр, скажи мне, что же ты вылечил?
Наш обмен любезностями прервала маленькая сморщенная темнокожая женщина, которая, проскользнув в хижину, робко произнесла что-то на местном языке. Лекарь Мааш раздраженно перевел:
— Она предлагает заплатить за лечение сама, если ты согласишься продать ей тело вместо того, чтобы его съесть, как вы, мешикатль, обычно делаете с умершими рабами. Эта женщина — его мать.
Я скрипнул зубами и сказал: — Пожалуйста, объясни ей, что мы, мешикатль, никогда такого не делаем. И я бесплатно отдам ей тело ее сына. Мне очень жаль, что мы не могли вернуть его родным живым.
Когда мои слова были переведены, удрученное горем лицо женщины слегка прояснилось. Потом она задала еще один вопрос.
— По нашему обычаю, — объяснил целитель, — покойника принято хоронить на том ложе, на котором он умер. Мать хотела бы купить у тебя эту вонючую шкуру горного льва.
— Она и так принадлежит ей, — зачем-то солгал я. — Это ее сын убил кугуара.
И тут я заставил целителя отработать вознаграждение: ему пришлось переводить мой подробнейший рассказ об охоте, вполне правдивый, если не считать одной маленькой детали — вместо Пожирателя Крови главным героем этой истории я сделал умершего раба, представив дело таким образом, будто Десятый отважно спас мне жизнь, рискуя своей собственной. К концу рассказа лицо бедной женщины светилось материнской гордостью.
Она сказала что-то еще, и по-прежнему пребывавший в дурном настроении лекарь перевел: