Ацтек
Шрифт:
Ранее я уже пренебрежительно отзывался о грязи и запущенности обитателей пустыни чичимеков, но у тех, по крайней мере, грязь была результатом условий, в которых они жили. Как вы помните, я говорил, что кочевники все же мылись, причесывались и приводили себя в порядок, когда у них появлялась такая возможность. Дикари-чичимеки казались просто садовыми цветами по сравнению с этими белыми людьми, которые, как я понимаю, предпочитали грязь и боялись чистоты как признака слабости или изнеженности. Конечно, ваше высокопреосвященство, я говорю только о белых воинах — те все до единого, от простого солдата до генерал-капитана Кортеса, отличались этой особенностью. Привычки испанцев, прибывших позже и воспитанных лучше, таких как ваше преосвященство, известны мне меньше, хотя я приметил, что многие подобные господа частенько щедро используют духи и помады, чтобы, перебив дурные запахи ароматами, произвести впечатление людей чистоплотных.
Чужеземцы
А поскольку оба они стояли сгорбившись и дрожа, как будто ожидая удара хлыста, и прикрывали сложенными в чашечки ладонями свои гениталии, словно парочка невинных дев, ожидающих насилия, то скорее выглядели хлипкими, тем более что кожа на их телах оказалась еще белее, чем на лицах.
— Мне ни за что не заставить себя приблизиться к ним для допроса, — сказал я Ах Туталю. — Раз не хотят мыться сами, придется вымыть их силой.
— Благородный Ик Муйаль, — ответил вождь, — теперь, когда стало ясно, как они воняют в раздетом виде, я отказываюсь предоставлять им для мытья свои парилки и купальни. После них мне пришлось бы все сносить и строить заново.
— Совершенно с тобой согласен, — отозвался я. — Просто вели рабам принести воды и вымыть их прямо здесь.
Хотя рабы вождя использовали приятную теплую воду, разглаживающий пепел, мыло и мягкие купальные губки, однако объекты их внимания отбивались и верещали так отчаянно, будто их натирали жиром перед тем, как насадить на вертел, или обдавали кипятком, как ошпаривают вепрей, чтобы было легче удалить щетину. Пока продолжался этот ор, я пообщался с девушками и женщинами Тихоо, которым довелось провести одну или несколько ночей с чужеземцами. Женщины сообщили мне те немногие слова, которым научились: все они обозначали лишь тепули да совокупление, то есть не очень подходили для официального допроса. От женщин я узнал также, что мужские члены чужеземцев пропорциональны их росту и в возбужденном состоянии восхитительно огромны по сравнению с более привычными органами мужчин ксайя. «Любая женщина, — призналась одна из них, — была бы счастлива иметь дело с мужчиной, обладающим таким тепули, если бы от него не воняло застарелым свернувшимся семенем, от одного вида которого, не говоря уж о запахе, становится тошно». По словам другой девушки, получить удовольствие от соития с таким мужчиной могла бы разве что самка стервятника.
При этом все женщины в один голос утверждали, что они всячески старались угодить гостям. Их очень удивляло, что чужеземцы упорно отказывались от всех поз, кроме одной-единственной. Очевидно, о других позициях и способах получения удовольствия чужаки не имели представления и со стыдливым упрямством мальчиков ни в какую не желали пробовать новое.
Даже если бы все прочее свидетельствовало в пользу божественности чужаков, показания женщин заставили бы меня в этом усомниться. Насколько мне было известно, боги, когда дело касалось удовлетворения плотских желаний, отличались не щепетильностью, а, напротив, изобретательностью. Поэтому я еще тогда заподозрил, что имею дело вовсе не с богами, хотя лишь гораздо позднее узнал, что эти люди были просто добрыми христианами. Их невежество и неприятие разнообразия в плотских отношениях вполне соответствует христианской морали и представлению о норме, и действительно, я обратил внимание, что все испанцы придерживаются этих представлений, даже когда совершают самое необузданное насилие. Могу присягнуть, что сколько я ни видел испанских солдат, насиловавших наших женщин, все они делали это только в одно отверстие и только в одном, позволительном для христиан положении.
Даже когда обоих чужеземцев более-менее отмыли, смотреть на них все равно было мало удовольствия. Например, как рабы ни старались, они так и не смогли отчистить замшелые зеленые зубы этих людей и устранить неприятный запах из их ртов. Однако им, по крайней мере, дали чистые накидки, а их собственные, кишевшие насекомыми вонючие одежды унесли, чтобы сжечь. Мои стражники вывели обоих в центр внутреннего двора, где мы с Ах Туталем, надавив мужчинам на плечи, заставили их сесть перед нами на землю.
Ах Туталь предусмотрительно приготовил одну из курильниц, наполнив ее пикфетль и другими ароматными травами. Вождь майя возжег эту смесь, и мы оба, вставив в отверстия по камышинке, выпустили по облаку благовонного дыма, чтобы создать пахучую завесу между нами и загадочными гостями. Тех била дрожь, и я решил, что они или замерзли, пока мылись, или им невмоготу пребывание в чистом состоянии. И лишь потом я узнал, что дрожали они от страха, впервые в жизни увидев людей, «вдыхающих огонь».
Так
Обычно я начинал изучать незнакомый язык с того, что указывал на находящиеся рядом предметы, поощряя иностранца называть их на своем языке. Поэтому когда девушка-рабыня принесла нам чашки с шоколадом, я остановил ее и, задрав юбку, ткнул пальцем в ее женский орган, после чего произнес слово, испанское соответствие которому, как мне теперь известно, считается неприличным. Оба чужеземца явно удивились и смутились. Я указал пальцем на собственную промежность и произнес другое слово, которое, как мне впоследствии объяснили, тоже не следует произносить публично.
Настал мой черед удивляться. Оба моментально вскочили на ноги с дикими, расширившимися от ужаса глазами. Вероятно, им пришло в голову, что поскольку я перед этим приказал отдраить их дочиста, то могу с такой же легкостью и повелеть кастрировать их за то, что они пользовались здешними женщинами. Рассмеявшись, я покачал головой и постарался успокоить их при помощи жестов, после чего, снова указав на промежности, девушки и свою, отчетливо произнес слова «тепули» и «тепили». Потом я ткнул себя в нос и сказал:
— Йакатль.
Чужаки дружно издали вздох облегчения и понимающе кивнули друг другу. Один из них дрожащим пальцем указал на свой нос и сказал:
— Nariz.
Затем они снова уселись, и я начал учить последний иностранный язык, который мне мог потребоваться в жизни.
Первый урок закончился, когда уже стемнело и гости начали позевывать между словами. Может быть, силы этих людей истощила помывка — не исключено, что первая в их жизни, — так что я отпустил обоих спать, и они, шатаясь, побрели в свои покои. Однако рано поутру их разбудили и поставили перед выбором: или они вымоются сами, или же их снова вымоют насильно. Хотя мысль о необходимости переносить подобные ужасы аж дважды в жизни чужеземцев определенно не обрадовала, они все-таки предпочли заняться этим сами. Постепенно оба привыкли умываться каждое утро и научились делать это так хорошо, что я уже мог сидеть с ними целый день, не испытывая особых неудобств. Наши уроки продолжались с утра до ночи, и мы не переставали беседовать даже за едой. Да, кстати, как только я сумел объяснить чужестранцам, мясо каких животных им предлагают, наши гости перестали отказываться от мясных блюд.
Время от времени, иногда, чтобы поощрить своих учителей, а порой, чтобы подстегнуть их, когда они уставали и начинали ворчать, я давал гостям один-два освежающих бокала октли. Среди посланных Мотекусомой «подарков богам» было несколько кувшинов этого отменного качества напитка, и я, естественно, угостил их. Попробовав октли впервые, оба сморщились и назвали его «кислым пивом», каковое название мне ничего не сказало. Но в скором времени гости приохотились к этому питью, и однажды вечером я проделал опыт, позволив им пить сколько захочется. Самое интересное, что чужаки напились до полного безобразия, не хуже многих моих соотечественников. По мере того как время шло и мой словарный запас увеличивался, я все больше укреплялся в убеждении, что чужеземцы никакие не боги, а люди, хоть и весьма необычные с виду. Они и сами отнюдь не порывались изображать богов или хотя бы божественных посланцев, подготавливавших их прибытие. А когда я осторожно упомянул о существующем у нашего народа поверье, ну насчет грядущего возвращения бога Кецалькоатля в Сей Мир, это их явно озадачило. Чужестранцы вполне искренне заверили меня в том, что бог не являлся в этот мир уже более полутора тысяч лет, причем говорили о нем так, как если бы он был единственным богом. Сами они, по их словам, были простыми смертными, верными приверженцами того самого бога и в земной, и в загробной жизни. Причем в этом мире, как было сказано, они являлись также смиренными подданными короля, который, однако, тоже никакой не бог, а пусть великий и могущественный, но все же человек. Я так понял, что их король — что-то вроде нашего Чтимого Глашатая.