Ацтек
Шрифт:
Поскольку мешикатль верили, что золото — это священные испражнения богов, наши хранители сокровищ не просто собирали его в виде золотого песка или необработанных самородков; золото у нас не отливали в слитки и не чеканили из него монеты, как это принято в Испании. Перед тем как отправиться в сокровищницу, металл проходил через искусные руки золотых дел мастеров, которые увеличивали ценность и красоту металла, превращая его в статуэтки, в инкрустированные драгоценными камнями ювелирные украшения, в медальоны и диадемы, в филигранные кубки, бокалы и блюда, — словом, в различные произведения искусства, создаваемые во славу богов.
Можно предположить, что, наблюдая с радостью, как растет перед ним нагромождаемая солдатами груда сокровищ, Кортес
Пока Кортес отмечал таким образом свою первую ночь по возвращении на остров, весь город вокруг него оставался спокойным, как будто никто в Теночтитлане и не обращал на эту суету ни малейшего внимания. Перед тем как отправиться с Малинцин в постель, белый вождь в весьма пренебрежительной манере передал Мотекусоме свое указание — назавтра быть готовым предстать перед ним по первому зову вместе со старейшинами Изрекающего Совета. Рано поутру запуганный и окончательно лишившийся чувства собственного достоинства Мотекусома разослал гонцов к членам Совета и к некоторым влиятельным лицам, в том числе и ко мне. Ни слуг, ни скороходов у него не осталось, так что Чтимому Глашатаю пришлось послать ко мне одного из своих младших сыновей, выглядевшего после столь долгого пребывания во дворце весьма унылым и подавленным.
Все мы, заговорщики, ожидали такого сообщения и договорились встретиться в доме Куитлауака. Собравшись, мы вопросительно воззрились на своего регента и военного вождя Куитлауака. Один из старейшин Совета спросил его:
— Ну и как мы поступим: пойдем или оставим призыв без внимания?
— Кортес все еще верит, что, удерживая в руках нашего услужливого правителя, он держит за горло и всех нас. Не будем разочаровывать его.
— А почему бы и нет? — спросил верховный жрец Уицилопочтли. — Мы уже готовы к штурму. Кортес не может затолкать всю свою армию внутрь дворца Ашаякатля и забаррикадироваться там от нас, как это сделал Тонатиу Альварадо.
— Ему это и не нужно, — сказал Куитлауак. — Если мы вызовем у испанцев хоть малейшее подозрение, он может быстро превратить все Сердце Сего Мира в крепость столь же неприступную, какой был дворец. Мы должны убаюкать его и продержать в полной уверенности относительно своей безопасности до нужного часа. Поэтому мы явимся на зов и будем вести себя так, словно и мы сами, и все мешикатль по-прежнему остаются покорными и безвольными куклами в руках Мотекусомы.
— Но стоит нам оказаться внутри, — заметил Змей-Женщина, — и Кортес запросто может приказать запереть входы и взять нас в заложники.
— Все возможно, — согласился Куитлауак, — но мои командиры, благородные воители и куачики уже получили необходимые приказы и в случае чего смогут обойтись и без меня. В частности, им предписывается до последней возможности вводить врага в заблуждение относительно наших намерений, тем паче если я или еще кто-нибудь из высоких особ будет находиться во дворце. Однако если ты, Тлакоцин, или кто то из вас, опасается идти туда, я своей властью разрешаю ему вернуться домой.
Разумеется, ни один человек не ушел. Все мы, с Куитлауаком во главе, лавируя между кострами, коновязями и оружейными пирамидами, двинулись через вонючий солдатский лагерь, в который превратилось Сердце Сего Мира. На одном из участков площади особняком расположилась кучка черных людей. До сих пор мне доводилось лишь слышать о таких существах, но я никогда не видел их воочию.
Любопытство побудило меня отстать от товарищей, чтобы разглядеть диковинных чужаков поближе. Их одежда и шлемы были такими же, как и у испанцев, но во всем остальном они внешне походили на белых людей даже меньше, чем я. Оказалось, что они не совсем черные, а скорее коричневые, как древесина эбенового дерева. У них были чудные приплюснутые широкие носы и большие вывернутые губы — по правде говоря, их лица очень напоминали те исполинские каменные головы, которые я видел
Испанские часовые, поставленные у прохода в Змеиной стене, который вел во дворец Ашаякатля, пропустили нас лишь после того, как обыскали с головы до ног в поисках спрятанного оружия. Мы прошли через обеденный зал, где в полумраке тускло поблескивала выросшая за ночь гора сокровищ. Несколько солдат, которые, очевидно, были поставлены охранять это богатство, вертели в руках различные вещицы, улыбались, глядя на них, и чуть ли не пускали слюни, млея от восторга. Мы поднялись наверх, к тронному залу. Там нас уже ждали Кортес, Альварадо и многие другие испанцы, включая и новоприбывшего — одноглазого командира по имени Нарваэс. Мотекусома выглядел просто осажденным со всех сторон чужеземцами, поскольку до нашего прихода единственной его соотечественницей была здесь Малинцин. Мы все исполнили обряд целования земли, и он прохладно кивнул нам в знак приветствия, продолжая при этом говорить с белыми людьми.
— Я не знаю, каковы были намерения этих людей. Мне известно только, что они готовились к празднику. Через Малинцин я сказал твоему Альварадо, что, по моему разумению, было бы неразумно допускать столь многолюдное сборище в такой близости от дворца, и посоветовал ему отдать приказ очистить площадь. — Тут Мотекусома трагически вздохнул. — Ну а в результате… ты знаешь, сколь жестоким способом он это сделал.
— Да, — процедил Кортес сквозь зубы. Его острые, холодные глаза вперились в Альварадо, который стоял, ломая пальцы с таким видом, будто провел очень нелегкую ночь. — Это могло бы разрушить все мои… — Кортес осекся, закашлялся и вместо этого сказал: — Это могло бы навсегда сделать наши народы врагами. И меня, кстати, очень удивляет, почему этого не случилось. Почему? Будь я на месте одного из твоих подданных, так после такого случая я забросал бы дерьмом входящих в город чужеземцев. Но ничего подобного не произошло, и, похоже, если жители города и утратили свое дружелюбие, то, по крайней мере, они не испытывают к нам ненависти. Это ненормально, а потому вызывает подозрения. У испанцев есть такая поговорка: «В тихом омуте черти водятся».
— Видишь ли, все дело в том, что мои соотечественники винят во всем случившемся меня, — с несчастным видом произнес Мотекусома. — По их убеждению, это я отдал безумный приказ об убийстве своих же подданных, всех этих женщин и детей, подло использовав твоих людей как орудие убийства. — К его глазам действительно подступили слезы. — В результате вся моя челядь в отвращении разбежалась, и с тех пор даже последний разносчик, торгующий червивой агавой, близко не подходит к этому месту.
— Да, неприятное положение, — промолвил Кортес. — Мы должны это исправить. — Он обернулся к Куитлауаку и, дав понять, что я должен переводить, сказал ему: — Ты военный вождь. Я не стану рассуждать о возможной подоплеке этого сборища, которое якобы являлось религиозной церемонией. Я готов даже смиренно просить прощения за некоторую несдержанность моего заместителя. Но хочу напомнить тебе, что наше мирное соглашение продолжает действовать. По-моему, долг военного вождя в том, чтобы положить конец беззаконной изоляции гостей от гостеприимных хозяев.
— Под моим началом находятся только воины, почтенный генерал-капитан, — ответил Куитлауак. — Если мирные горожане предпочитают держаться подальше от этого места, то я не обладаю полномочиями, позволяющими мне приказать им поступать иначе. Такой властью наделен лишь Чтимый Глашатай. Но он постоянно пребывает здесь, вместе с твоими людьми.
Кортес снова повернулся к Мотекусоме: — Значит, дон Монтесума, это твоя задача. Тебе следует умиротворить своих людей. Заставить их возобновить поставки продовольствия и снова начать служить нам.