Ацтек
Шрифт:
Но, к глубокому сожалению по-настоящему алчных искателей сокровищ, большая часть вывозимых Кортесом богатств была по его же приказу сброшена в первый ближайший к острову проход для акали. Конечно, Чтимый Глашатай Куитлауак мог послать ныряльщиков, чтобы извлечь золото, но я сомневаюсь, что он так поступил. Так или иначе, но Куитлауак умер прежде, чем Кортес получил возможность расспросить его об этом — хоть вежливо, хоть с «особой испанской настойчивостью». А если какие-нибудь местные ныряльщики все же добыли из озера достояние своего народа, то люди эти либо тоже умерли, либо сумели сохранить свою находку в тайне, ибо ничего об этом слышно не было.
Я полагаю, что основная масса сокровищ до сих пор все-таки остается там, куда выбросил их Кортес в Ночь Печали. Правда, впоследствии, когда Теночтитлан сровняли с землей,
Да, рассказывая о Ночи Печали, я совсем забыл упомянуть об одном событии, которое во многом определило судьбу Сего Мира. Речь идет о смерти всего одного человека, не занимавшего сколь бы то ни было заметного положения. Наверняка у него было какое-то имя, но лично я это имя никогда не слышал. Может быть, он за всю свою жизнь не совершил ничего достойного — ни похвалы, ни порицания, — мне известно только, что его дни и дороги закончились здесь. Я даже не знаю, трусливо или отважно встретил этот человек свою смерть. Знаю только, что когда во время расчистки Сердца Сего Мира было найдено его рассеченное обсидиановым клинком тело, рабы подняли крик: он не был ни белым, ни краснокожим, и никто из рабов никогда не видел подобного существа. Но я-то сразу узнал незнакомца. Он был одним из тех черных людей, в существование которых я поначалу не верил, прибывших с Кубы с Нарваэсом. Помните, я рассказывал, как увидел чернокожего солдата, чье покрытое гнойниками лицо заставило меня отпрянуть?
Признаться, я лишь улыбаюсь — горестно, презрительно и даже снисходительно, — когда узна ю о россказнях хвастливых и чванливых Эрнана Кортеса, Педро де Альварадо, Белтрана де Гусмана и всех прочих испанских ветеранов, которые теперь горделиво именуют себя «конкистадорами», то есть завоевателями.
О, я, разумеется, не могу отрицать того, что эти люди действительно рисковали жизнью и проявили немалую отвагу. Взять хотя бы сожжение Кортесом собственных кораблей: такое мог совершить лишь безумно храбрый человек. Были, конечно, и другие обстоятельства, способствовавшие падению Сего Мира, в первую очередь свою роль сыграло то прискорбное обстоятельство, что мы перед лицом вторжения оказались разобщенными. Народ шел против народа, сосед против соседа, брат против брата. Но если и есть какой-то единственный человек, который имеет право заслуженно войти в историю с громким титулом конкистадора, если кто и был истинным завоевателем Сего Мира, так это тот безымянный черный мавр, который принес в Теночтитлан оспу.
Он ведь мог передать этот недуг солдатам Нарваэса во время их морского перехода сюда с Кубы. Так нет же! Он мог заразить этой болезнью не только бойцов Нарваэса, но и солдат Кортеса во время их марша в Теночтитлан с побережья. Как бы не так! Он мог сам умереть от оспы еще до прибытия сюда. Опять нет, тогда было рано! Он дотянул все-таки до Теночтитлана и, уже умерев, успел заразить и нас этой болезнью. Возможно, то был один из жестоких капризов богов, отвратить которые человеку не под силу. Но я жалею о том, что этот человек был убит. Мне жаль, что он не убежал вместе со своими товарищами, ибо, спасшись, он мог рано или поздно поделиться с ними своей хворью. Но нет! Оспа опустошила Теночтитлан, не пощадив ни одного поселения Союза Трех в озерном краю, но так и не добралась до Тлашкалы и не потревожила наших врагов.
Да, первые из наших горожан начали заболевать еще до того, как мы получили вести, что Кортес и его компания нашли убежище в Тлашкале. Вы, почтенные писцы, несомненно, знаете признаки и особенности протекания этой болезни, я же в одну из прошлых встреч рассказывал, что за много лет до того видел умершую от оспы молодую девушку ксайю в далеком городе Тихоо. Так что, полагаю, мне достаточно добавить лишь, что наши люди умирали или точно таким же образом — задыхаясь, когда распухшие ткани перекрывали им нос и горло, или другим,
— Это заболевание распространено среди белых людей, которые болеют им очень часто, но особого значения ему не придают, ибо смертные случаи среди них редки. У них оно называется оспой.
— Важно, не как оно называется, а как исцеляется, — не без юмора отозвался лекарь. — И что же делают белые люди, чтобы не умереть?
— Испанцы говорят, что лекарства от этой хвори нет: кто-то умирает, а кто-то выживает. Остается только молиться.
Так что с тех пор наши храмы были заполнены жрецами и молящимися, приносившими дары и жертвоприношения Патекатлю, богу исцеления, а заодно и всем остальным богам. Храм, который Мотекусома отдал испанцам, был тоже битком набит людьми, которые в свое время из любопытства согласились креститься, а теперь неожиданно стали горячо надеяться на то, что их и вправду сделали христианами. Вдруг христианский бог примет их за своих и пощадит? Они зажигали свечи, крестились и бормотали обрывки молитв — все, что могли припомнить из поверхностных наставлений, на которые в свое время не обращали ни малейшего внимания.
Но ничто не могло остановить распространение болезни и положить конец смертям. Наши молитвы оказались столь же бесполезны, сколь и беспомощны наши врачеватели. Повторялась трагедия, произошедшая несколько лет назад в землях майя. А в скором времени перед нами встала и вполне реальная угроза голодной смерти. Поразившее нас поветрие было невозможно сохранить в тайне, и люди с материка страшились посещать умирающий Теночтитлан. Столь необходимый для города-острова подвоз провианта по воде практически прекратился. Однако, невзирая на все меры предосторожности, болезнь вскоре стала распространяться и на материке. Поэтому, когда стало очевидно, что весь Союз Трех находится в одинаково бедственном положении, лодочники возобновили свою работу. Точнее сказать, те лодочники, которые еще могли работать. Казалось, будто страшная хворь подходит к своим жертвам с разбором, причем проявляет особо изощренную жестокость. Я так и не заболел, не заболела и Бью, и никто из наших ровесников. Оспа как будто не замечала ни старых, ни измученных другими хворями, ни чахлых и хилых, но упорно поражала молодых, крепких и энергичных. Те, у кого имелись другие причины вскоре завершить свое земное существование, ее, похоже, не интересовали.
Кстати, я полагаю, что именно из-за этой внезапно распространившейся оспы Куитлауак вообще не предпринимал никаких попыток извлечь затонувшие в озере сокровища. Эта болезнь обрушилась на нас почти сразу же после изгнания белых людей — в считаные дни после очистки площади; мы даже не успели толком прийти в себя после перенесенных испытаний и вернуться к обычной жизни. В эти дни Чтимый Глашатай даже не вспомнил о сокровищах, ну а потом, когда Теночтитлан стала опустошать болезнь, ему и вовсе стало не до того. Только представьте, на долгое время мы на своем острове оказались в изоляции, не получая никаких известий о происходящем за пределами озерного края. Мало того что купцы и посланцы других народов опасались даже приближаться к нашим смертельно опасным землям, но и сам Куитлауак, дабы не способствовать дальнейшему распространению заразы, запретил нашим почтека и путешественникам покидать Теночтитлан. Думаю, после Ночи Печали прошло не меньше четырех месяцев, прежде чем один из наших угнездившихся в Тлашкале «мышей»-куимичиме набрался смелости явиться оттуда в столицу и рассказать нам о том, что случилось за прошедшее время.
— Узнай же, Чтимый Глашатай, — сказал он Куитлауаку и всем другим, кому, включая и меня самого, не терпелось его послушать, — что некоторое время Кортес и его люди просто отдыхали, отъедались и залечивали раны. Но делали они это вовсе не с намерением продолжить путь к побережью, сесть на свои корабли и покинуть нашу землю. Нет, они набирались сил только для того, чтобы снова напасть на Теночтитлан. Теперь же, когда белые люди окончательно оправились от страшного поражения, они и приютившие их тлашкалтеки разослали своих гонцов по всем восточным землям, призывая вступить в союз с Кортесом племена, не слишком дружественно настроенные по отношению к Мешико.