Ад-184(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают)
Шрифт:
– Сесть, всем сесть.
Колонна садится в размешанную ногами грязь. Новая команда, и переводчик надрывно кричит:
– Политруки, командиры и евреи, встать и выйти из колонны.
Никто не встал, никто не вышел. Стояла напряженная выжидающая тишина – слышался лишь кашель промокших и продрогших на ветру людей.
Смотрю на офицера, на его лицо, губы немца складывались в отвратительную усмешку. Он был чисто выбрит и собой доволен, доволен властью над беззащитными. Но вот лицо его постепенно становится хмурым, он, вероятно, начинает понимать, что перед ним сидят не те люди,
Пленные сидели, низко опустив головы, даже не смея посмотреть друг на друга. Такого им еще не приходилось слышать. Мне было стыдно, горько и противно, что мне и всем остальным предлагают гнусную постыдную сделку – выдать товарищей за похлебку. И был убежден, что никто из нас не согласится на такое предложение, но офицер на это и рассчитывал: вдруг кто-то и сломается.
Не найдя предателя, офицер, солдаты и переводчик стали обходить сидящие шеренги, пытливо вглядываясь в лица.
В тяжелых раздумьях прошла бессонная ночь. К утру осадки прекратились, и сразу здорово похолодало, а мокрая одежда не согревала нас. От усталости подламывались ноги, было желание хотя бы присесть, но под ногами была грязь и вода. Так до утра и простояли, надрываясь в судорожном кашле и с одной мыслью: что будет дальше?
– …Господин офицер будет говорить – соблюдайте тишину.
– Пленные, – начал офицер, а полицай с повязкой начал переводить слова немца. – Ваш любимый азиат Сталин бросил вас в пекло войны, напрочь забыв, что пленных надо кормить, лечить и содержать в хороших условиях. Но азиат не подписал международную конвенцию о статусе военнопленных. Мы не виноваты, что вы доходяги. А великая Германия не планировала для вашего содержания ни продовольствия, ни медикаментов.
Он протянул руку, и его палец указал в сторону помойки:
– А теперь посмотрите туда – там помойка! Идите и покопайтесь в ней. Что найдете – все ваше! – сказал с усмешкой.
Дул холодный пронизывающий ветер, и так хотелось теплого супа, чтобы согреть желудок, который казался окончательно окоченевшим. У котла стоит пленный русский парень лет двадцати пяти. Он видел наши голодные глаза, но старался быть веселым. Раздавая суп, он делился новостями, сообщал пленным о боях под столицей, у города Киева и у реки Невы. Это бодрило нас, вселяло надежду. Но задерживаться у телеги нельзя. Чуть зазевался – получай удар палкой или зуботычину.
Наводил „порядок“ в очереди парень с белой повязкой на рукаве, он стоял с увесистой палкой в руке. Суп был сварен из мерзлой свеклы и капустных листьев – все было скользкое, сладковатое. Когда процедура кормления супом была закончена, всех снова посадили на землю. Потом, разделив колонну на несколько очередей, немцы приступили к обыску.
…Открыли ворота основного лагеря, и нам пришлось пройти через галдящий живой коридор. Когда крики толпы несколько утихли, на нас посыпались вопросы, в основном это были:
– Как там на фронте? Когда и где в плен взяли? Сам-то откуда?
Многие искали земляков – московских,
Выбравшись из галдящей толпы, мы решили первым делом осмотреть лагерь. Куда ни кинешь взгляд – сидят, лежат тысячи изможденных, смертельно усталых людей.
… Раненый замолчал, вдруг вздрогнув, закашлялся – снова нам шепчет:
– Медицинской помощи здесь никакой нет, раненые умирают сотнями в день, дизентерия и инфекционные болезни сведут всех в могилу. С мертвых и умирающих снимают одежду.
Раненый продолжает:
– Вы хотели знать, какой порядок в лагере, так вот знайте. Рано утром один раз в день привозят баланду, но ее почти невозможно получить, пробиться к котлу. Мой вам совет: каждый день пленных немцы куда-то угоняют, а смелые бегут, а вы молодые, раны, я вижу, у вас несерьезные. Не теряйте времени зря, пока у вас есть на это силы, а потом это будет сделать намного трудней.
Лицо раненого искривилось от боли, он протяжно застонал.
– Вы-то давно в лагере? – поинтересовался я.
– С неделю. Меня под Вязьмой раненым взяли. Рана у меня серьезная и уже запущенная, которая здорово припахивает, а помощи получить неоткуда: нет врачей и лекарств, да и операция нужна, да и бесполезно уже что-либо сделать. Сил у меня уже никаких нет – ни встать не могу, ни пошевелиться, все печет внутри.
Раненый закрыл глаза, прошептал:
– Устал я… – Крупная скупая мужская слеза, скатившись по щеке, застряла в рыжеватой щетине; вдруг вздрогнув, он закашлялся и, дернув головой, застыл.
Посмотрел на его руки. Руки у него были слабые, с тонкой кожей, с синими мертвыми ногтями. Подумал: „Такими руками за жизнь не удержаться“.
Мы остановились у самой большой кучи конопляной шелухи. Ее чешуйки, серые и легкие, вероятно, они от самовозгорания курятся легкой дымкой. Возле нее мы увидели несколько обнаженных человеческих трупов. Я посмотрел на Алексея и высказал свою мысль:
– Есть возможность найти место в этой куче чешуек и отдохнуть в тепле, поспать и осмыслить пережитое и увиденное, решить, как быть дальше.
Полезли вверх, шелуха нас держит, но плохо – осыпалась, и трудно было удержаться на ногах, к тому же чувствовали, что топчем, идем по телам. Из сыпучей массы шелухи вначале появилась рука, а потом и голова. Мы уставились на нее, на человека, на его серое и грязное лицо, поросшее щетиной, которая была забита мельчайшими крошками шелухи. Его провалившиеся глаза смотрели на нас с укором, его губы шептали:
– Передвигайтесь только ползком, под вами будут попадаться тела людей – это доходяги и раненые. Найдете мертвое тело – скатывайте его вниз и занимайте место, так все делают.