Ад да Винчи
Шрифт:
– Ну теперь, я надеюсь, нам осталось идти совсем недолго! – бодро проговорил Старыгин, едва поспевая за своей спутницей. – Вот уже первый поворот...
– Правда, потом нам придется проделать этот путь еще раз, в обратном направлении, – отозвалась Маша. – Конечно, возвращаться всегда быстрее, но зато придется идти вверх...
То, что Старыгин назвал поворотом, было на самом деле большой, глубокой нишей в стене коридора, чем-то вроде подземной капеллы или часовни. В глубине ниши на стене виднелось едва различимое изображение какого-то святого. Старыгин осветил его
Вскоре они миновали еще одну такую же часовню.
– Осталось совсем немного! – Маша приободрилась и пошла еще быстрее.
Впереди показался следующий, третий проем. Но он не был темным, как все предыдущие, напротив, из него исходил колеблющийся красноватый свет. Маша перешла на бег, в ее глазах светилась надежда.
– Постойте! – крикнул вслед девушке Старыгин. – Не спешите! Мы не знаем, что нас там ждет...
Но Маша не слышала его слов. Она уже добежала до следующего проема, или, следовало бы сказать, до следующей часовни. Добежала и замерла на месте, пораженная увиденным.
Глубокая ниша в стене коридора была уставлена горящими свечами. Длинные тонкие церковные свечи, только что зажженные или сгоревшие уже наполовину, наполняли капеллу живым, трепещущим светом. И в этом свете, в этом живом сиянии в глубине часовни, возле ее задней стены, на небольшом возвышении стояла она.
Мадонна Литта.
Маша сложила руки в восхищении.
Она много раз видела эту картину в Эрмитаже – при дневном освещении и при ярком искусственном свете, но никогда еще творение Леонардо не казалось ей таким прекрасным, как в этом подземном святилище. Теплый, трепетный свет свечей делал лицо Мадонны еще более одухотворенным и нежным, счастливым и гармоничным, а взгляд младенца казался таким живым и глубоким, что Маша не удивилась бы, если бы он вздохнул и что-то сказал ей.
Маша шагнула к картине, протянув к ней руки, как протягивают озябшие руки к огню...
– Стойте! – закричал за ее спиной Старыгин. – Это ловушка! Это не картина!
Маша недоуменно замерла, но было уже поздно: пол у нее под ногами предательски накренился, и она заскользила вниз, в темноту...
В последний раз бросив взгляд на картину, она увидела происходящие с ней странные перемены: поверхность картины задрожала, как мираж, и начала расплываться. По углам холста замерцали радужные пятна.
– Держитесь! – раздался за спиной голос Дмитрия Алексеевича. Он схватил Машу за плечи, но сам не удержался на краю площадки и вместе с ней соскользнул в темный люк.
Маша приподнялась и ощупала свое тело.
Кажется, никаких переломов, только небольшие ушибы. Вокруг царила глухая, кромешная темнота.
– Дмитрий, вы здесь? – проговорила она едва слышно, дрожащим голосом.
– Здесь, – отозвался он совсем рядом.
Маша невольно перевела дыхание: вдвоем с ним ей было уже не так страшно.
– Вы целы? – спросил Старыгин.
– Кажется, да. Где мы? Что это было? Вы сказали, что это не картина? А что же тогда?
– Мы в ловушке, – с горечью отозвался реставратор. – Ни за что не прощу себе, что так глупо попался! Следовало
– И тем не менее мыши каждый раз попадаются на эту приманку! – вздохнула Маша.
– Не хочется сознавать, что мы оказались не умнее мышей! Черт, надо было вернуться назад сразу после того, как пропал сторож катакомбы!
– Что уж сейчас корить себя за то, чего все равно не вернешь... Лучше скажите, что это была за картина? Что с ней происходило, когда мы подошли ближе?
– Голограмма! – ответил Старыгин. – Я видел подобные во многих европейских музеях, да и у нас тоже. Когда не хотят или не могут выставить в зале музея подлинное произведение искусства, его заменяют голографическим изображением. Здесь, в подземелье, аппаратура работала не очень хорошо, и изображение начало искажаться. Заметив это, я хотел вас удержать, но не успел...
– Простите, я виновата.., чересчур обрадовалась находке и утратила бдительность...
Тот, кто хорошо знал Машу, понял бы, что она очень испугана, только поэтому просит прощения. Обычно виноватым у нее бывал кто угодно, только не она. Старыгин не знал Машу так хорошо, оттого и не удивился.
– Я сам виноват. Я должен был идти впереди и первым разглядеть эту приманку.
– Ладно, давайте не будем расшаркиваться друг перед другом и принимать вину на себя и подумаем, где мы оказались и как отсюда можно выбраться.
Старыгин какое-то время молчал, из темноты доносились только его дыхание и негромкий шорох.
– Эй, вы где! – окликнула Маша товарища по несчастью. – Вы еще здесь?
– Куда я денусь? – пропыхтел мужчина. Пытаюсь понять, где мы находимся.., ознакомиться с нашей мышеловкой, так сказать, на ощупь...
Неожиданно горячая мужская рука дотронулась до Машиной щеки. Девушка почувствовала странное спокойствие. Несмотря на то что она была в безвыходном положении, в темной подземной тюрьме, и не имела никакой надежды выбраться отсюда без посторонней помощи, то, что рядом с ней находился Старыгин, непонятным образом сделало ее почти счастливой. Удивительно, но ей совсем не хотелось покидать этот каменный мешок. И уж совсем не хотелось, чтобы Старыгин убирал руку с ее щеки.
Но он отдернул руку и в смущении проговорил:
– Ну, это точно не стена!
Маша хотела сказать ему что-то обидное, но вдруг Дмитрий Алексеевич радостно воскликнул:
– Вот это везение! Кажется, наш фонарь тоже здесь! Если он не разбился, это будет просто чудо!
Раздался негромкий щелчок, и Маша на какое-то мгновение ослепла от залившего помещение яркого электрического света.
Как только глаза привыкли к этому свету, она огляделась.
Это был действительно каменный мешок – узкая и тесная камера, стены которой уходили метра на три наверх, туда, откуда они свалились, ступив на поворачивающуюся плиту. Пол камеры был завален каким-то тряпьем, которое смягчило их падение. Старыгин полусидел совсем рядом с Машей, привалившись спиной к стене, и смотрел на нее странным, виноватым и вопросительным взглядом.