Ад в тихой обители
Шрифт:
— Мне пора, боюсь опоздать, — сказал он, целуя на прощание жену и детей.
— Куда ты, папочка? — хором вскричали Оливия и Томас, в страхе, что отец опять далеко и надолго уезжает.
— Схожу к доктору Блэкстафу, — успокоил Пауэрскорт. — Что-то неважно себя чувствую.
Глядевшая вслед мужу леди Люси не знала, что Пауэрскорт идет обсуждать с доктором не собственное самочувствие, а ту загадочную смерть, с которой началось все это комптонское дело.
Дорогой к доктору Пауэрскорту было о чем поразмыслить. Два мертвеца: сожженный на
Повеяло ароматом нарциссов, распустившихся в саду Блэкстафа. Еще из Лондона известивший доктора о дате и часе своего визита, Пауэрскорт ровно в шесть позвонил у дверей. Его провели в знакомую гостиную, где в январе он разговаривал с доктором о скоропостижной кончине Джона Юстаса. Увидев вновь картины на стенах и приветствуя персонажей этих сценок жутковатой старинной врачебной практики как старых приятелей, Пауэрскорт подумал о хирургах и хирургии. О том, как больно вытаскивать зуб. О том, что извлечение правды подчас происходит еще болезненнее.
— Доктор Блэкстаф, — начал он, сев возле камина в уютное кресло с высокой спинкой, — простите мою назойливость и, пожалуйста, расскажите еще раз о смерти Джона Юстаса.
Доктор нервно дернул подбородком.
— Я уже все вам рассказал, лорд Пауэрскорт; все, что я знаю о кончине моего лучшего друга.
— Все ли? — проговорил детектив. — Вы уверены, доктор Блэкстаф? Признаюсь вам, история кончины, которую я несколько недель назад услышал от вас здесь, вот в этой комнате, не показалась мне очень убедительной. Не кажется таковой и сейчас. Слишком заметны расхождения вашей истории с описаниями дворецкого. Вы говорили, помнится, что на покойном была голубая рубашка. Маккена утверждал — серая. Кто-то из вас мог забыть некую подробность. Возможно. Но вы говорили — черные ботинки. Эндрю Маккена утверждал — коричневые. И не только конкретные детали вызвали у меня сомнения. Усомниться заставило само поведение вас обоих. Ваши слова, слова отнюдь не первого в мире хитреца, время от времени отдавали явной фальшью. Речи несчастного Маккены, худшего лгуна на свете, звучали ложью от начала до конца.
Пауэрскорт сделал паузу. Доктор молчал, глядя в огонь. Парочка черных дроздов страстно заливалась на яблонях в саду. Детективу подумалось, что птички, может, тоже разучивают новые хоралы к юбилею Комптонского собора.
— Трудно было установить истину, не осмотрев захороненное тело. К тому же меня отвлекли случаи новых здешних смертей. Но ныне ситуация изменилась.
Пауэрскорт вытащил и положил перед доктором ордер на эксгумацию.
— Как видите, доктор, подпись министра внутренних дел получена, и коронеру, вашему родному брату,
Доктор надел очки, дважды внимательно прочел бумагу и, не сказав ни слова, положил обратно на стол.
— В связи с этим, — продолжал детектив, — я настоятельно прошу вас, доктор Блэкстаф, изменить линию поведения. Я полагаю, эксгумация откроет, какая правда скрывалась и почему. Полиция выдвинет вам обвинение в умышленном введении в заблуждение. Личной и профессиональной репутации лжесвидетеля будет нанесен большой ущерб. Однако еще сохраняется возможность избежать этого.
Пауэрскорт снова примолк. Наконец доктор обронил:
— Каким же образом?
Несколько секунд слышалась лишь бранчливая трескотня слетевшихся на верхушку яблони сорок.
С необычайной мягкостью Пауэрскорт заговорил:
— Одним из ключевых факторов в этом скорбном деле, как мне видится, стали ваша глубочайшая преданность другу и стойкая верность Маккены хозяину. Чувства, которые вызывают самое искреннее мое уважение. Я полагаю, Джон Юстас действительно был благородным человеком. Его любили. Полагаю, последние недели, месяцы его жизни были омрачены множеством бед и тревог. В определенном смысле они и привели к его гибели. Но об этом чуть позже. Я полагаю, мистер Юстас взял с вас слово, или вы сами сочли долгом настоящей дружбы, никогда ни единой душе не говорить о том, что же его терзало. Именно поэтому вы так упорно скрывали правду.
Пауэрскорт пристально посмотрел на доктора. Тот хранил прежнее молчание.
— Минуту назад я сказал, что возможно избежать эксгумации. Доктор Блэкстаф, я не прошу нарушить клятву, не прошу признания, да и слово «признание» тут неуместно. Я изложу вам свою версию событий, и все, что требуется с вашей стороны, — просто кивните, если в целом мои догадки верны. Мелочи, детали пока оставим. Вы согласны?
Доктор Блэкстаф не отрывал глаз от огня. Пауэрскорт ждал.
— Согласен, — глухо произнес доктор.
— Благодарю вас, — сказал Пауэрскорт. — От всего сердца благодарю вас. Итак, события той ночи. Не думаю, доктор, что Джон Юстас скончался здесь, у вас. Предполагаю, что его мертвое тело доставил к вам Эндрю Маккена. Не было ночи с умирающим на руках врача пациентом, была ночь, когда канцлер Юстас умер в собственном усадебном доме. Умер, да, хотя следует сказать точнее, — был убит.
Последовала пауза, в течение которой детектив напряженно вглядывался, ожидая подтверждающего знака. Наконец голова доктора едва заметно, но достаточно явно склонилась. Пауэрскорт облегченно вздохнул.
— Убийство, — тихо продолжал он, понимая, что говорит с ближайшим другом покойного, — было поистине кошмарным. Голову отрубили. Палач, по-видимому, собирался потом выставить ее где-то на шесте, и временно насадил на один из четырех столбиков ложа с балдахином. Дворецкого ужаснула возможная оскорбительная шумиха вокруг столь скандальной кончины хозяина. Вы же, движимый жаждой уберечь светлую память о друге, во избежание огласки сделали все, чтобы никто, кроме гробовщика, не узнал про страшную казнь. Людям предстал лишь накрепко запечатанный гроб.