Ад
Шрифт:
– Может, перейдем на «ты»? – предложила она.
– Согласен, – кивнул Тарнович.
Следующим шагом, в ее представлении, должно было быть его встречное предложение выпить на брудершафт, тост закончился бы обязательным в таких случаях поцелуем, а дальше все покатится в заданном направлении. Но Кирилл ничего такого не сказал и даже не намекнул на возможность выпить. Это было совсем уж странно, если учесть продекларированную им любовь к спиртному.
Он вымыл посуду и собрался уходить. «Стесняется, – подумала Аэлла. – И правильно. Кто он и кто
– Хочешь остаться? – спросила она как можно равнодушнее.
Кирилл отошел на несколько шагов и прислонился к стене.
– Хочу, – просто ответил он. – Но ты сегодня страшно устала. Тебе нужно отдохнуть. И потом, мы знакомы всего один день. А как же ухаживания? Ты готова их пропустить?
– Готова, – кивнула Аэлла. – Я уже не в том возрасте, когда это имеет значение. Я за свою жизнь столько их получила, что набила оскомину.
– А я – нет. Я мало ухаживал за женщинами, у меня чаще всего все получалось сразу и без прелюдий. Это скучно. Не лишай меня радости. Давай ты сегодня поспишь, наберешься сил, а завтра я приду к тебе в клинику и…
– И будем решать вопрос с твоей пластикой, – с неожиданной для самой себя злостью проговорила она. – Заодно и машину свою заберешь.
– И я начну за тобой ухаживать. Дай мне хотя бы один день, чтобы я мог принести тебе цветы, иначе я не смогу себя уважать.
Аэлла закрыла за ним дверь и вздохнула с облегчением. Можно наконец лечь, вытянуться под шелковистой простыней и замереть. Никуда не бежать, ни с кем не разговаривать, не напрягаться. Хорошо, что он не остался. Но все-таки ужасно жаль, что он не остался. Ничего, останется завтра. Или послезавтра. Ей спешить некуда.
Она умылась, наложила на лицо крем и легла. Как же, оказывается, приятно не быть самой-самой, какой она стремилась быть всю жизнь. Как хорошо, когда рядом с тобой есть человек, который берет на себя твои проблемы, принимает за тебя какие-то решения, помогает их выполнять, как легко, когда можно признаться, что хочешь обыкновенную яичницу, а не суп из акульих плавников, как удобно сидеть за столом, поджав под себя одну ногу и ссутулившись. Уже засыпая, Аэлла неожиданно поняла, что не простит себе, если упустит Тарновича.
– Что годы с людьми делают, – констатировал Камень. – Аэллу прямо не узнать. Это ж надо – с первым встречным так откровенничать! Он что, действительно такой харизматичный, этот Кирилл?
– Чего ты бранишься? – Ворон немедленно оскорбился. – Слово какое-то выдумал… Некрасивое слово, почти как матерное. Будешь меня угнетать – перестану рассказывать. И вообще, что вы за моду такую взяли во всем меня обвинять? Я вам рассказываю, как все было, а если вам что не нравится, то я сразу плохой.
– Да отличный ты, отличный, – стал успокаивать его Камень. – И все мне нравится. Я только насчет Кирилла уточнил.
– Нет, – у Ворона явно возникло настроение пообижаться и сделать всех вокруг виноватыми, –
Камень начал терять терпение и сердиться.
– Господи, ну что ты раскапризничался? Кому тут что не нравится? Кто тебе хоть слово сказал? С чего все эти огульные обвинения?
– А с того, что вы все с самого начала гнобили меня и всю мою красоту поуродовали! – заявил Ворон.
Камень озадаченно посмотрел на друга.
– Ты что, собственно говоря, имеешь в виду? Кто тебя поуродовал?
– А ты что, не помнишь? – разъяренно закричал Ворон. – Ты забыл, каким я был красивым, белым, пушистым? Эта кокетка Коронида, дочка Флегия, решила, видите ли, что Аполлон ее разлюбил, и поскорее выскочила замуж на Исхиса. Помнишь, был такой крендель в Аркадии?
– Помню, но смутно. А ты тут при чем?
– Так я, как дурак, полетел к Аполлону, чтобы его проинформировать, так, мол, и так, не надейся зазря, она теперь другому отдана и будет век ему верна. А он что сделал, этот придурок?
– Что? Я не помню, это давно было.
– Я тогда был белым, как молоко, а он меня проклял, и мои перья с тех пор стали черного цвета. Представляешь, каков хмырь? Его баба ему изменила, а я виноват. Вот так с тех пор и повелось. У людей проблемы, а я крайний.
Камень заподозрил недоброе. В рассказе Ворона о знакомстве Аэллы и актера Тарновича не было ничего, что могло бы огорчить или расстроить. Наоборот, следовало бы порадоваться за женщину, которая встретила наконец подходящего мужчину. С чего вдруг Ворон затеял этот разговор? Неужели он узнал еще что-то, что может всерьез не понравиться Камню, и принял превентивные меры?
– А что там дальше было? – осторожно спросил он.
– Да то же, что обычно у древних бывало, – буркнул Ворон. – Аполлон немедленно нажаловался папаше, Зевсу то есть, у него вообще такая манера была: чуть что – сразу к папочке бежать и кляузничать. Зевс долго не размышлял, Исхиса молнией убил. А уж со своей неверной любовницей Аполлон сам разделался, с бабой-то справиться – много ума не надо. Он ее стрелой поразил и в огонь вверг. Совсем очумел от горя. Коронида-то в тот момент уже ребенка рожала, а ему все неймется. И ребеночек, между прочим, от Аполлона был, а не от мужа.
– То есть она, когда замуж выходила, была беременна от другого?
– А я о чем! Ты только представь: с беременной женщиной счеты сводить! Это уж совсем себя не уважать надо, чтобы такое вытворять. А туда же: бог, светозарный, светоносный. Да какой он, на фиг, бог! Чучело гороховое. Хорошо хоть она родить все-таки успела. Мальчика. Но ее отец, Флегий-то, тоже в долгу не остался, он в отместку за смерть дочери поджег храм Аполлона в Дельфах. Ну, боги такого не потерпели, они за своих-то, за Зевса с Аполлоном, горой стояли, так что они с Флегием тоже посчитались: заставили его в царстве мертвых терпеть вечный страх.