Ад
Шрифт:
На миг ей показалось, будто послышалось. Но нет, данное имя прозвучало повторно — и явственно.
— Началось… вновь… — переполошилась она, но не стала звать дежурного врача. Больной лежал и просто стонал, точнее раз за разом повторял одно и то же самое имя, которое… А впрочем…
— Я здесь! Не беспокойся! С тобой… — наговорила медсестра всё то, что пришло на ум, и при этом положила свою руку на пальцы Глеба, торчащие из-под бинта, в котором была не только его рука, а практически всё тело.
— Ты… слышишь… меня… Я…
— Молчи,
Ответом послужило молчание. Глеб усомнился в том, что уловил его мозг, и сейчас вникало подсознание в полученную информацию. В голове творился сумбур. И ладно, но факт вещь упрямая — она откликнулась. И кто — возможно сиделка — она же медсестра и звать её Люба.
Так прошёл день, затем ещё один и далее не один. Он стал сам принимать пищу, правда, с ложки и кормила сиделка, ухаживая за ним так, как ни за кем другим. Казалось, привязалась к нему, и Глебу: точно как к маленькому ребёнку. Выносила "утки". Даже шутила по данному поводу. Он также старался подыгрывать ей, но чувство безысходности не покидало его, и незавидное положение сродни приговора звучавшего: ты инвалид — ни на что больше неспособен в этой жизни, как на те же муки, кои испытал в аду.
Уж лучше пекло с его чудовищной жизнью и проявлениями, а тварями всех мастей и исчадий. Это не жизнь — калеки. Не для него. Вот возьмёт и выдернет капельницу, как только наберётся сил и сможет сносно двигать рукой — любой. А уж слепота выводила его из себя. Кому он такой нужен, когда даже себе противен. И ни тебе не родных, не близких — круглый сирота — прошёл путь от детского приюта до суворовского училища, а там и до капитана спецназа. На этом всё — калека — инвалид — живой труп. Хуже грудного младенца. Балласт…
Однако сиделка упорствовала, словно ничего не замечала этого за ним, подшучивала, стараясь развеселить пациента. И надо заметить ей в какой-то миг удалось завести его своей непосредственностью.
Научившись сносно говорить — выговаривать отдельные слова с продолжительными паузами — Глеб старался сложить их в предложения, а предложения во фразы.
— Что… со… мн-Ой…
— А что с тобой? — выдала сиделка.
— Я… кто…
— Ой, больной, да вы и впрямь больной…
— Я… серьёзно… говорить…
Язык общения с сиделкой напоминал Глебу тот, каким с ним разговаривал Ёбыр.
— Упырь…
— Где? Кто? Ты что такое говоришь?
— Ты… мне… на…
Сиделка осеклась.
— …вопрос…
— Фу-уф, а я подумала: злишься на меня — ругаешься! Вот я глупая! Ха-ха…
Спустить разговор на тормоза ей не удалось. Глеб продолжал выдавать слова невпопад.
— Инвалид… Где… Что… Я…
— Ты в военном госпитале — и жив, а это самое главное! Даже не это, а важно то: ещё поправишься — обязательно выздоровеешь! Вот увидишь…
Медсестра снова осеклась и сама, взболтнув лишнего.
— Я… не видеть… Глаза… Что…
— Ты не слепой, просто у тебя перебинтовано лицо и в ожогах. Скоро
— Не… смеять…ся…
— Да я и сметь не думала о том, да ещё и над тобой!
Глеб не верил — и не ей, а в то, что кому-то ещё нужен. И калека. Это не жизнь! Кто захочет возиться с ним — проще списать по инвалидности в отставку. Лучше бы сдох на самом деле, а не впал в кому. Принял окончательное решение уйти из жизни — этой и постараться вернуться в ту, которая уже и впрямь начинала понемногу казаться дурным сновидением сродни чудовищного кошмара.
— Люба…
— Да-да, я слушаю тебя, родной… — вырвалось спонтанно у неё. Ей было понятно всё до последнего слова — все обрывки фраз и сбивающихся мыслей, путающихся в голове у спецназовца. И немудрено — ведь ему череп разнесло — пуля прошла навылет. Вошла в глаз и вышла через затылок, зацепив мозжечок. Так что стоять он точно не сможет, даже на костылях, если вообще сидеть или ориентироваться иным образом в пространстве. Навечно прикован к постели. — Ты лежи, не суетись, всё нормально! Я с тобой и никуда не денусь, даже готова упросит главврача, чтобы он позволил мне оставаться с тобой на постоянной основе.
Перед ней лежала его фотокарточка. И зачем полковник вручил ей тогда её, когда она впервые столкнулась с ним — загадка, но, похоже, сама того не подозревая, открыла истинный смысл — влюбилась и как дура, не заметив того. А в кого, того, кто никогда не увидит её или не встанет. Даже никогда не сядет сам без посторонней помощи.
В один из обычных рутинных дней с Глебом произошли изменения. Его рука схватила её, и сжалась. Сиделка вскрикнула. Нет, не от боли, а того, что случилось нечто и такое, отчего заняло дыхание. Она не сдержалась и кинулась из палаты к дежурному врачу с радостным известием, покинув пост.
— Получилось… — прошептали уста инвалида.
Рука послушно опустилась, и снова поднялась. Глеб проверил хватательные действия. Пальца не только сокращались, но и сжимались. Мгновение спустя он уже лихорадочно шарил в поисках проводов на теле, что закрепили ему для поддержания жизнеобеспечения организма.
— Ага… — наткнулся он на один и нервно выдернул, вырывая катетер. Затем ещё один и…
Все летели на пол, заливая кровать либо лекарством, либо кровью. Становилось тяжело дышать. Дыхание сбивалось. Сердце билось с перебоями. И казалось, вот-вот остановится.
— Скорее бы-ы-ы… — застонал Глеб, силясь сорвать с лица маску, и не призрака, а бинты. Вроде получилось. Он впервые за последнее время уловил нечто более чем тьму. Возможно сумрак, а в нём тень подобно лучику надежды. И забрезжил для него, но слишком поздно.
Он прозрел на один глаз в тот момент, когда в палату ворвалась сиделка и как две капли воды была похожа на ту, кто так волновал всё это время его, не давая ему покоя.
— Люба… Ой, люба… девка-А-А…
— Глеб! — сорвалась она на крик.