Адам Бид
Шрифт:
– Не знаю. Она пошла, кажется, в пивницу к Нанси.
Гордая мать, будучи не в состоянии противиться соблазну и не показать своей Тотти, вдруг вошла в заднюю кухню, отыскивая дочь, но вместе с тем опасаясь, не случалось ли чего с Тотти, что могло бы помешать ее крошечной особе и одежде представиться постороннему человеку в приличном виде.
– А вы носите масло на рынок, когда сделали его? – спросил между тем капитан, обращаясь к Хетти.
– О, нет, сэр, в особенности, когда оно так тяжело: у меня нет сил нести
– Конечно, я уверен, что ваши миленькие ручки не созданы для таких тяжестей. Но вы иногда прогуливаетесь в эти очаровательные вечера, не правда ли? Отчего вы иногда не прогуливаетесь в роще? Там теперь все так зелено, так приятно. Я не вижу вас нигде, кроме дома и церкви.
– Тетушка не любит, чтоб я ходила гулять, и я хожу только тогда, когда мне нужно идти куда-нибудь, – сказала Хетти. – Но я иногда прохожу и через рощу.
– А вы никогда не заходите к мистрис Бест, экономке? Кажется, я вас видел один раз в экономкиной комнате.
– Я хожу не к мистрис Бест, а к мистрис Помфрет, горничной леди. Она учит меня строчить белье и чинить кружева. Я приду к ней к чаю завтра после обеда.
Причину, позволившую состояться этому t^ete-`a-t^ete, можно только узнать, если посмотреть в заднюю кухню, где Тотти открыли в то время, как она терла нос валявшимся мешком с синькой и в ту же минуту позволила довольно изобильным каплям синьки капать на ее чистый послеобеденный передничек. Но теперь она явилась, держа за руку мать; кончик ее кругленького носика блестел от недавнего и торопливого прикосновения воды с мылом.
– Вот она! – сказал капитан, поднимая ее и сажая на низкую каменную полку. – Вот Тотти!.. Кстати, как ее другое имя? Ведь ее крестили не Тотти?
– О, сэр, это вовсе не настоящее ее имя. Ее крестили Шарлоттой. Это фамильное имя мистера Пойзера: его бабушку звали Шарлоттой. Но мы сначала называли ее Лотти, а теперь это обратилось в Тотти. Действительно, оно скорее походит на собачье имя, нежели на имя христианского ребенка.
– Тотти – это прелестное имя. Ну, да она и похожа на Тот-ти. А что, есть у нее карман? – сказал капитан, шаря в своих жилетных карманах.
Тотти немедленно с большею важностью подняла свое платьице и показала крошечный красненький кармашек, в настоящую минуту находившийся в совершенно тощем положении.
– В нем нет ничего, – сказала она, посмотрев на карман весьма серьезно.
– Нет! Какая жалость! Такой миленький кармашек! Ну, хорошо, кажется, у меня в кармане несколько вещей, которые будут мило звучать в твоем. Да, я объявляю, что у меня есть пять небольших кругленьких серебряных вещиц, и послушайте, как мило они будут звенеть в Тоттином красненьком карманчике.
Затем капитан потряс карман с пятью полушиллингами в нем, и Тотти показала свои зубы и наморщила нос в большом восторге; но, догадываясь, что она ничего более не получит, оставаясь здесь, она соскочила
– Как тебе не стыдно, шалунья-девочка, не поблагодарила капитана за то, что он дал тебе. Это очень любезно с вашей стороны, сэр, но она просто стыд как избалована. Отец не позволяет отказывать ей ни в чем, и вот теперь с ней нельзя управиться. Вот что значит самая младшая из детей, и к тому же единственная дочь.
– О, она презабавная пышечка! Я, право, не желал бы, чтоб она переменилась. Но я должен идти теперь, ибо, я полагаю, наш приходский священник ждет меня.
Сказав «Прощайте!» и окинув кругом светлым взором и поклонившись Хетти, Артур оставил сырню. Но он ошибся, воображая, что его ждали. Приходский священник был так заинтересован своим разговором с Диной, что ему было бы неприятно окончить его раньше, и вы теперь услышите, что они говорили друг другу.
VIII. Призвание
Дина, вставшая с своего места, когда вошли джентльмены, но продолжавшая держать простыню, которую она чинила, почтительно присела, увидев, что мистер Ирвайн смотрел на нее и приближался к ней. Он до этого времени никогда не говорил с нею, никогда не стоял с ней лицом к лицу, и ее первая мысль, когда их взоры встретились, была: «Что за миловидное лицо! Дай бог, чтоб доброе семя пало на эту почву, ибо оно принялось бы несомненно». Вероятно, оба они произвели друг на друга приятное впечатление, ибо мистер Ирвайн поклонился ей с благосклонным уважением, которое было бы совершенно уместным, если б она была достойнейшей из всех знакомых ему леди.
– Вы только проездом в этой стране, кажется? – были его первые слова, когда он сел против нее.
– Нет, сэр, я пришла сюда из Снофильда в Стонишейре. Но моя тетка была так любезна и пожелала, чтоб я отдохнула от моих тамошних занятий, потому что я захворала там, и она пригласила меня прийти и остаться с ней несколько времени.
– Ах, я помню Снофильд очень хорошо: я однажды имел случай быть там. Это – печальное, открытое место. Там строили бумагопрядильную фабрику, но уже несколько лет назад. Я полагаю, что это место порядочно изменилось благодаря занятиям, которые должна была доставить бумагопрядильня.
– Оно изменилось только в том отношении, что бумагопрядильня привела в это место людей, которые достают себе пропитание, работая на ней, и доставила большую пользу торговому народу. Я сама работаю на бумагопрядильне и имею причину быть благодарною, ибо эта работа позволяет мне существовать и еще оставляет мне излишек. Но все же место то – печальное, открытое, как говорите вы, сэр, и очень отличается от этого места.
– У вас, вероятно, живут там родственники, так что вы привязаны к тому месту, как к вашему дому?