В Петрополе гуляя у заливаЯ всматривался в небеса ленивоИ жуткие знамения увидел.Волну отъяв небесного приливаКрутилося веретено лазуриИ утка синевы сучила нити.Мой друг упал из рук киндзмараули,А разум проникал прямые сходства:Чего века, я понял, ожидалиПроизвело в итоге вычитаньеИ ничего в остатке не осталось.Земля и небо были неспокойны.Деревья трепетали, стылый ветерДрал парусину с рей, трепал прическиПростоволосых модниц синеглазых.Так начиналася агония природыИ пустота в моих очах зияла;Я вопль издал и дикий и беззвучныйИ он сердца прожег летящих серафимовЗане горел не уголь, но порода,Звучал не человека глас — народа.На набережной парусиной ветерТрещал, я чайку мертвую увиделУ волнолома; садилось солнце.Как первенец, отчаливший последним,Моя любовь с надеждой умирали,А
жизнь и кончилась, и продолжалась.Вода как будто что-то отражала,Но роль свою забыла, и журчаньеУже невразумительно цедила.Так отходя иные в небо смотрятДабы погоды верные приметыУзнать на случай, если откачают.Прохожие куда-то уходили,Но как за камнем воды, стылый воздухЗа ними, канувших стерев, смыкался.Исчезновенья не узрев последнихЯ с каждым новым дуновеньем с моряТерял обличье, погружаясь в бездну.Друзья с ушами, душки серафимы!Утеха сфер, начальники эонов!Махая крыльями и сокрушаясьСокрылся образ ангельского чинаИ выполнив предписанные срокиМы возвращаемся в исходное безличье.Я шел домой и хлопали тугиеПарадных двери; мертвецы, вестимоСпешили встретиться с друзьями,Из темных окон доносилась свараЗа место прожитой бесцельной жизниИ мне навстречу плыли косякамиЖильцы гробов, насельники кладбища,Бельмом сияя, что варена рыба,Могильников ближайших горожане,Они толпясь совали всюду рукиИ шаркали расслабленно ногами.Где пролегла прогулка роковаяРоилась их порука круговая.Темнело. Я домой вернулся в чувствахРасстроенных, в волнении дичайшем.Вы дети, ты жена, моя душаОбъята ужасом! и гибелью полна.Смертельно то, чему я очевидец.Мело, за окнами носилась буря,Волна толкнула в бок гранитный берегИ хлынула на улицы, сметаяНаследье дней, которые мы знали;Дыбя гнедого, как ему присталоПо волнам царь разгневанный носился,Валькирии ужасные летали,А мраморные львы сбивались в стаи,Мяуча дико; безголовый ангелЗа вереницей белых серафимовС крестом летал над черною НевоюБезумие картины довершая.Они утихли, вволю побуянив.На кухне Дант с женою пили вина,Он говорил: «Я видел эти видыВ адах естественных», и вскоре нектоУвел его, а темнота замкнулась.Тьма обступила все и сжала городИ светлой чернотой она горелаНа стогны черный свет бросая.Покойных ветром уносило в море.Мосты свели, волнение утихло.Мело, снежинки падали на землюБеззвучно ожидавшую кончины.Ничем погибель не знаменовалась.
II
Протыкают сердце иголки синие,Проживаю я на Десятой линии.За углом дается халва ванильная,За спиной смыкается тьма могильная.У меня в кармане кулек с конфетою,Неминучей кажется эстафетою.За иглой ушко, как в рванине тающей,Слава Богу, путь находит мерцающий.
III
Полтора мертвеца
Из Батюшкова
Мессала. Ты летишь по блеющим волнамГде ночь могильная насквозь озаренаЗияньем колтуна косматой Береники,Девичий хоровод в беспоясных туникахТебя уводит в круг, все босы и легкиКак души в юности, и груди их крепкиЛетейской чернотой. В болотистом АидеЯ жертвы принесу карающей КипридеЧтоб дни твои вела, как некогда блеснойТой равнобедренной и пылкою весной,Красавицы сустав сведя крестообразно,Во власти пламени, влекущего к соблазнам,Златые времена! Скрипящая кроватьТомимой Делии, где некогда страдать,Прогулки с Цербером, приемы Персефоны,На небе чудные рублевские плафоны,На стогнах городских архангелов постыИ через Стикс ночной понтовые мосты —Я помню вас, друзья! Забудешь ли такое?Пусть жилы боевой биение тугоеСтремнины бдителя, которого играл —Суровый славянин, я стопы не считал —Разбудит Миноса дворцовые угодья,Что возле Гатчины, в летейски половодьяТам Делия жила и мучила свирельПытаясь превозмочь доставшую капель.Там мох благоухал и ели трепетали,Я за базаром не следил и мне внимали,Винище жрали мы и каждая бутыльВесенних чувств моих не миновала брыл.Невидимые за стигическим порогомМы шли за Делией к Эребовым отрогам,Ты чушь несла, жена, крутя веретено,Пряла и как могла бодяжила вино;Где Приапеи край и острова святыеГлядишь, сокочут ли развратницы младые,Там улиц майских лен летел заподлицоИ Коцита дуга смотрела мне в лицо;Мне виден зоркий мир и я готов стараться,Уж Маша в шлепанцах летит! власы струятсяПо воздуху, в дверях задумчивый супругВкушает отходной оторванный досугИ зацветает лавр и киннамона лозы,У Флегетона мирт, на Ахеронте розы…Теперь все кончено. Я сам уже причтенК незримым сущностям, косарь, Наполеон,Я по понятию живу, я существуюОнтологически, ансельмово паную,Несуществую я, и с этого вполнеБогов отсутствие доступно стало мне,Как Эпикура тень, живу и привечаюЖизнь незаметну — я и сам не замечаю,Харон мой друг, его шумит таксомотор,Трамвай в Элизиум уносится, востер,А я не борозжу небесны пропилеиПоскольку Делия внимает Лорелее.Что было горевать? К чему трагедий чин?Пропащие миры? Сомнительный зачинРасколотых сердец, несчастных мифологий,Которыми, увы, не скрасишь эпилога?Остался я один, среди других светилМерцает заодно бабахнувший тротил;Зевс Всевластитель! что мы сделали из жизни…Несутся в воздухе крылаты организмыКак жмуриков привет; что было горевать?На кой? Я так хочу всю жизнь переигратьВписав под тяжкими пустыми небесамиТебя и Делию, фонтан вазисубаниНеиссякающий, раскола избежать,Потягивать
мерло и жребии бросать.Они нас предали, кудлаты серафимы,Мир поломался и несчастья неделимы.
1999 — 2000
Девять крылышек соснового лубоеда
I
Прилетели птицы и улетели птицы,Но печально в душе воцариласьМысль, что суждено здесь кости оставить,Что не улететь за ними.Вы-то, птицы, летите в теплые страны,Легким клином рассекаете влажное небо,А я сижу как дурак и стучу зубами,Коченеть уж начал.Вы ширяете крыльями влажное небо,Впереди синева, океан и солнце,Легкий воздух упруго скользит под крылами,Наслаждающимися полетом.Позади холода и пределы мира,С каждым взмахом близясь теплому краюВы избрали сами себе погодуИ сладка усталость.Будь ты проклято, мерзкое время года,Эти гнусные зимы, ледняк вонючий;Худшие дни, проклинать вас будуПока не умер.
II
Зимой, когда замерзает болотоИ можно выйти из сел погонять медведей,Прогуляться немного и пострелять соседей,Чтоб не стучать о стакан зубамиСамое время вспомнить родную культуру,Водку, наливку и прочию политуру,Время забыть лозу виноградаИ к корням вернуться, истокам, глубинам,В теле сирокко разлить голубиный —Время себе заказать погоду,За недостатком печи забраться под одеяло,Вместо свечи поставить сверху бухалоИ пережить полгода зимы,Остальное забыв, бестревожноСтав образом жизни, когда она невозможна,Медленным зноем бредущих в песках Китая,Засыпая, слонов считая,Стужу, мраз бытия, огибая,Проведя городами псоглавцев,Диких бабищ, в Александрии краях, огнеядцев,Время вывести их к Синаю,Где под подушкой лежит Израиль,Где-то в ногах непокорно шуршат арабы,Теплое море шумит на остальном пространстве,Чайки, зимуя не там, над одеялом летают,В Эвбею летят, Ионию, Эолиду,Трепетом крыл печаль разгоняя;Так и бредут слоны…
III
Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный,Раз уж боги судили, тебе уделомБудет до смерти — а ведь глупо перечитьСвоему уделу.Крепче зубы сожми, поскольку это звучаньеРаспугает муз, приведет несчастье,У тебя не хватит денег и сил на то чтобХотя бы выпить.Наберись терпения чукчи: в тундреТоже теплые дни бывают,Хотя не во всякой, увы, и десять лет яЛета не видел;Проще всего говорить: как худо, —Но жизнь одна, и живи достойно,Забудь о холоде, забей трубку,Уже летят чайки.
IV
Страшный зверь лубоед, я тебя не боюсь,Хоть ты и в чаще живешь,Я с собой бутылку возьму,Выпью и буду таков.Ибо ты боишься вина, иИ бальзама боишься ты; запахЗапах виноградной лозы и травВ тебе вызывает дрожь.Я с собой булавку возьмуИ, пронзив твой жирный хребет,Возьму у тебя два крыла,Чтобы самому улететь.
V
Не прячь, птенец, свой клюв под крылья,Скажи мне все, что уже знаешь,Как воздух клюв точит, шипя резко,Крича, как чайка.И лесть и бляди все сего прелестнаго мираУже не взволнуют тебя — пойдешь степенно,Не глядя на ложь, на обманы гнусны,Летом красавиц ноги.Нету вообще ничего, даже сердца и крыльев,Только твой черный клюв да чего-то значит,А уж затем просторы, дорога, степной ветерИ молодые кобылы.
VI
Унылые беседы с серафимами
Если выйти из дома купить сигарет,
То я сверху услышу знакомый привет.
Не забуду в аду, не забуду в гробу,Я повсюду тебя, милейший, найду,Я повсюду достану, страшон и могуч,Чтобы знал, как парю меж лазури и круч,Как Я птицу пугаю, взглянув между глаз,Или рыбу, за жабру заткнув ватерпас;То напротив, рудами гремлю под землей,Рудокопов давлю, шелестя коноплей,Как гляжу Я пластом, серебристой струейВ ледяную лазурь и земное нутро.Расскажу, как все это сверну я в дугуИ никто не посмеет промолвить гу-гу.Лучше сделай, чтоб не было больше зимыИ избавь мой народ от печальной чумы,Не в аду клацнув зубом, до истин ТвоихИ народу, и мне, что до девок тугих.Чтоб чукча сеял ананасК Магогу льды отправь в Техас.Чтоб у Снегурочки растаяла слезаПора бы это, двинуть полюса.Пошли, Господь, в Америку чумуБубонную, а сербов буйных загаси,Всем остальным сверни рогаЧтобы вздохнуть спокойно мне.Где лугами течет свята лабудаТам услышишь последнее «да».Сдохнешь ты, сдохнут все,Сдохнут все на земле,Только Я никогда не умру.Пустоты той коруКак водица пройдуИ на небо как облак пойду!Серафимы мои, серафимы,Птички с крыльями вместо ушей!Вы духовною жаждой томимы,Обличать прилетайте людей.
* * *
Мы зовемся, увы, серафимы,Но отнюдь посему не томимы,Проживая не в Пантикапее,Но туманной Кассиопее;Там летает гугнивый сироккоИ ломает нам крылья жестоко,Там играет святая водица,Помавает хвостом кобылица, —Прилетай посмотреть, как струитсяЛедяная соленая… [1]
* * *
Проглоти уголек и твердиТу-ру-ру ла-ди-да ди-ла-ди.
1
Это слово не орканчивалось каким-либо звуком, и поэтому невозможно его воспроизвести.
