Аденауэр. Отец новой Германии
Шрифт:
Чтобы понять, зачем Гитлер приехал в Кёльн и о чем шла речь на его переговорах с Папеном, следует коротко вернуться к событиям, которые последовали после прихода к власти кабинета Шлейхера. Усилия нового канцлера по созданию широкой коалиции без участия нацистов уже к декабрю 1932 года зашли в тупик. Лидеры профсоюзов, как социал-демократических, так и христианских, поначалу обнаружили некоторый интерес, но затем, очевидно, вспомнив, что именно Шлейхер убедил Паиена разогнать демократически избранное правительство в Пруссии, отказали ему в доверии. Со своей стороны, Штрассер не сумел или не захотел сделать то, что обещал, — мобилизовать диссидентов внутри НСДАП на поддержку плана Шлейхера; в самый критический момент он не нашел ничего лучшего, как отправиться на отдых в Италию. Комбинация истерической риторики и холодного использования административного
Здесь, возможно, с ведома Гинденбурга на политическую авансцену вновь выступила фигура Паиена. Во всяком случае, когда Шлейхер в конце января 1933 г. оказался вынужденным подать в отставку, он прямо объявил себя жертвой тайного сговора между президентом и своим предшественником на посту канцлера. Папен в отличие от Шлейхера делал ставку на договоренность с Гитлером.
Повестка дня кёльнской встречи была очевидна. Папен хотел обсудить условия, при которых можно было допустить Гитлера к власти, имея в виду, разумеется, что правительство, которое он возглавит, будет коалиционным и что таким образом удастся приручить и «нейтрализовать» нацистов и их фюрера. Со своей стороны, Гитлер отдавал себе отчет в том, что взять власть путем путча не представляется возможным: армия подчиняется приказам президента, и, стало быть, ему надо любым способом добиться, чтобы сам Гинденбург вручил ему мандат на формирование правительства.
Интересный вопрос: почему переговоры в Кёльне прошли без участия первого лица города? С точки зрения Гитлера, присутствие Аденауэра сулило определенные преимущества: он был не только бургомистром Кёльна, но и председателем прусского Государственного совета, и заручиться его поддержкой не помешало бы. С точки зрения Аденауэра, доводов «за» было никак не меньше: он сам выступал за включение нацистов в правительство — сначала Пруссии, а затем и всего рейха, так что имело смысл познакомиться и завязать отношения с тем, кто, как предполагалось, станет главной фигурой будущей германской политики. Кроме того, лично встретить прибывшего в его город крупного политического деятеля было бы проявлением вежливости со стороны бургомистра. Шредер вряд ли возражал бы, достаточно было простого телефонного звонка, чтобы все устроить. Неизвестно, был ли такой звонок, но если даже и был, это ничего не дало.
Вполне вероятно, что Гитлер все-таки решил, что ему стоит иметь дело только с Папеном, а присутствие Аденауэра просто ни к чему. В конце концов, именно Папен мог обеспечить Гитлеру доступ к Гинденбургу, а у Аденауэра отношения с президентом ограничивались поверхностным личным знакомством; кроме того, Папена можно было соблазнить постом вице-канцлера (и рейхскомиссара Пруссии), Аденауэр же, вполне вероятно, потребовал бы чего-то большего — он вообще был переговорщиком пожестче. Как бы то ни было, Аденауэр в данном случае оказался за бортом.
Всё прошло так, как Гитлер и рассчитывал. Шлейхер, узнав о ведущихся за его спиной закулисных переговорах, посчитал, что за всем этим стоит сам президент, затеявший интригу протйв действующего канцлера, и 28 января 1933 года подал в отставку. Гинденбург все еще предпочитал, чтобы бразды правления вновь взял на себя Папен, но тот отказался. 30 января президент неохотно дал свое согласие на предложенный Папеном вариант: Гитлер будет канцлером, сам Папен — вице-канцлером и рейхскомиссаром Пруссии, Альфред Гугенберг, глава огромной империи прессы и кино, лидер Национально-народной партии, — министром экономики. Кроме Гитлера, в кабинете была еще всего пара нацистов: Вильгельм Фрик, получивший пост министра внутренних дел, и Герман Геринг — министр без портфеля в качестве куратора министерства внутренних дел Пруссии. «Мы его надули!» — восторженно воскликнул кто-то из па-пеновского окружения, имея в виду, разумеется, Гитлера.
Это было одно из самых глупейших высказываний в богатой глупостями истории человечества. Папен и его единомышленники явно оказались неспособными понять, насколько чужда Гитлеру идея соблюдения каких-то договоренностей или норм поведения и насколько умело он может манипулировать людьми. Еще до принесения присяги в качестве канцлера он сумел уговорить членов нового кабинета поддержать его инициативу о роспуске рейхстага и назначении новых выборов. Упорное сопротивление он встретил только со стороны Гугенберга, который понимал, что его партия станет главной жертвой: ее электорат
Началась одна из самых грязных, изобиловавших актами произвола и насилия избирательных кампаний в современной европейской истории. Правительственный аппарат, находившийся целиком и полностью в руках сподвижников Гитлера, полностью контролировал политический процесс. Особенно жестким это контроль был в Пруссии, где Геринг развернул разнузданный террор против политических противников. На полную мощность заработала пропагандистская машина нацистов, которая получила в свое распоряжение все средства и возможности государственных органов.
У нас есть «воля и сила» для решительных действий, заявил Гитлер в речи 1 февраля, главным содержанием которой было разоблачение политики Веймарской республики. 3 февраля он произнес очередную речь — на этот раз перед высшими чинами рейхсвера, убеждая их в том, что «жесточайшее авторитарное правление» — это необходимая предпосылка для того, чтобы навсегда избавиться от коммунизма, пацифизма и «гнета Версаля». За словами следовали дела: по указанию Геринга были уволены четырнадцать высших служащих прусской полиции и был назначен «комиссар но особым поручениям», каковые заключались в проведении чистки полицейских кадров от «нежелательных элементов». 17 февраля последовал декрет, обязывавший прусскую полицию сотрудничать с СА и СС в борьбе с коммунистами; декретом предписывалось «неограниченное применение вооруженной силы», естественно, с лицемерной оговоркой «в случае необходимости». Поясняя суть этого распоряжения для тех, кто мог питать какие-то сомнения, Геринг провозгласил: «Каждая нуля, которая вылетит из дула
пистолета полицейского, — это моя нуля. Если вы назовете это убийством, ну что ж, значит, я убийца, я отдал приказ, и я за него отвечу». На практике это означало, что любой осмелившийся выступить с критикой нацистов оказывался мишенью для молодчиков из СА и «вспомогательной полиции».
Именно тогда, в первые дни февраля 1933 года, Аденауэр, как представляется, наконец осознал иллюзорность своих представлений о том, что с нацистами можно найти общий язык. Акции нового правительства явно лишали его почвы . под ногами. 4 февраля декретом Папена было распущено городское собрание Кёльна. 12 марта, спустя неделю после общегерманских выборов, жители Кёльна должны были проголосовать за новый состав высшего органа местного самоуправления; новые депутаты должны были выбрать и нового бургомистра. У Аденауэра на этот раз не было никаких шансов переизбраться. На следующий день, 6 февраля, состоялся роспуск прусского ландтага. Верхнюю палату, где Аденауэр, напомним, был председателем, это решение прямо не затрагивало, однако он понял, что его очередь следующая. Он решил, что без борьбы сдаваться не стоит.
Дело в том, что но прусской конституции ландтаг не мог быть распущен каким-либо единоличным актом; соответствующие полномочия принадлежали коллегии в составе министра-президента, председателя ландтага и председателя Государственного совета. Аденауэр не только решительно выступил против роспуска, но и подверг сомнению право Папена выступать в этой коллегии от лица министра-ире-зидента. Папен и новый председатель ландтага, нацист Ганс Керль, пытались переубедить Аденауэра: Верховный суд Пруссии подтвердил, что в компетенцию имперского комиссара входят те же вопросы, что и в компетенцию министра-президента, представитель верхней палаты со своим мнением остается, таким образом, в меньшинстве и лучше бы он смирился и перестал артачиться. Дискуссия, перешедшая в перебранку, продолжалась полтора часа, пока оба сторонника роспуска ландтага не заявили, что пора голосовать. Аденауэр встал и вышел, заявив напоследок, что любое решение, принятое в его отсутствие, будет неконституционным. На Папена с Керлем эта демонстрация не произвела ни малейшего впечатления. Декрет о роспуске ландтага, как уже отмечалось, был принят и датирован 6 февраля, именно тем днем, когда и проходило заседание «коллегии трех», где Аденауэр впервые нашел в себе мужество воспротивиться диктату врагов демократии. Правда, это случилось лишь тогда, когда он почувствовал угрозу своим личным интересам и статусу.