Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии

Форестер Сесил Скотт

– Понятно, – произнес Хорнблоуэр. И действительно, ситуация начала проясняться для него.

Шесть месяцев с труппой бродячих артистов – плохая подготовка к дисциплинарным требованиям морской пехоты, это очевидно, но, кроме того, он мог угадать в нем ту тонкую чувствительность в музыке, которая и стала истинной причиной проблемы. Он снова посмотрел на парня, изыскивая пути выхода из сложившейся ситуации.

– Милорд! Милорд! – к нему спешил Джерард. – Получен сигнал с пакетбота, милорд. Вы можете увидеть его вымпел с главной мачты наблюдательной станции!

Пакетбот?

На его борту должна быть Барбара. Прошло три года с тех пор, как они виделись в последний раз, и три недели, как он ждал ее появления с минуты на минуту.

– Прикажите подать мой катер. Я уже иду, – сказал он.

Волна возбуждения смыла прочь тот интерес, который он проявлял к делу Хаднатта. Он уже готов был броситься следом за Джерардом, но заколебался. Что он мог сказать в течение пары секунд человеку, ожидающему суда, где речь пойдет о его жизни и смерти? Что мог сказать он, когда его самого буквально распирает от счастья, человеку, посаженному в клетку, словно зверю, словно быку, беспомощно ожидающему прихода мясника?

– Прощайте, Хаднатт, – это все, что он смог произнести, оставив его, молча стоящего, там. Спеша за Джерардом, он слышал шум запираемого замка.

Восемь весел взрезали голубую воду, но никакая скорость, которую они в состоянии были придать пляшущему на волне катеру, не могла удовлетворить его. Это был бриг, паруса его приготовлены были перехватить первые, неуверенные порывы морского бриза. На его борту виднелась белая точка, белый силуэт – Барбара, махавшая платком. Катер подлетел к борту, Хорнблоуэр вскарабкался наверх по грот-русленям, и вот Барбара в его объятиях. Ее губы напротив его губ, потом серые глаза, с улыбкой глядящие на него, потом снова губы. А послеобеденное солнце лило свой свет на них обоих. Затем они стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, так что Барбара могла поднять руки, чтобы поправить его шейный платок, чтобы он висел ровно. Теперь он окончательно убедился, что они по-настоящему вместе, так как всегда первым жестом Барбары было поправить его шейный платок.

– Ты прекрасно выглядишь, дорогой, – сказала она.

– То же я могу сказать и о тебе!

За месяц, проведенный в море, щеки ее покрылись золотистым загаром. Барбара никогда не стремилась заполучить ту модную бледность цвета сметаны, которая отличает светскую леди от молочницы или пастушки. От переполнявшего их счастья они рассмеялись, прежде чем снова поцеловаться и, наконец, разомкнуть объятия.

– Дорогой, это капитан Найвит, который так любезно приглядывал за мной в течение путешествия.

– Добро пожаловать на борт, милорд. – Найвит был маленького роста, коренастый и седой. – Я опасаюсь, однако, что вы не останетесь с нами сегодня надолго.

– Мы оба будем вашими пассажирами во время обратного плавания, – сказала Барбара.

– Если придет мое освобождение, – добавил Хорнблоуэр, обращаясь к Барбаре, – «Тритон» еще не прибыл.

– Пройдет добрых две недели, прежде чем мы будем готовы отплыть, милорд, – заявил Найвит. – Верю, что получим возможность насладиться обществом вашим и Ее светлости.

–

Очень надеюсь на это, – сказал Хорнблоуэр. – Тем, временем, нам приходится вас оставить. Надеюсь, вы отобедаете в Адмиралти-Хауз как только у вас появится время. Можно попросить вас спуститься в катер, моя дорогая?

– Разумеется, – ответила Барбара.

– Джерард, вы останетесь на борту и позаботитесь о багаже Ее светлости.

– Слушаюсь, милорд.

– У меня не было даже времени спросить как ваши дела, мистер Джерард, – произнесла Барбара, пока Хорнблоуэр провожал ее к грот-русленям.

Юбки Барбары были без обручей: она достаточно хорошо знала жизнь на море, чтобы связываться с ними. Хорнблоуэр опустился на кормовую банку катера. Рык старшины, сидевшего за румпелем, заставил матросов в шлюпке отвернуть глаза в сторону моря, так, чтобы он не видели того, что им не положено было видеть, пока Найвит и Джерард помогли Барбаре соскользнуть на руки Хорнблоуэру, которого накрыло облаком нижних юбок.

– Отваливай!

Катер заскользил по голубой воде прочь от борта корабля по направлению к адмиральскому пирсу. Хорнблоуэр и Барбара, рука в руке, сидели на кормовой банке.

– Великолепно, дорогой, – заявила Барбара, оглядываясь вокруг, когда они вышли на берег, – жизнь главнокомандующего протекает в приятном месте.

«Довольно милом, – подумал Хорнблоуэр, – если не брать в расчет желтую лихорадку, пиратов, международные кризисы и взрывной темперамент морских пехотинцев, ожидающих суда, но сейчас не время говорить о таких вещах». Эванс приковылял на пирс на своей деревянной ноге, чтобы поприветствовать их, и Хорнблоуэр заметил, что тот с первой же секунды знакомства оказался покорен Барбарой.

– Вы должны показать мне сад, как только у меня будет время, – сказала Барбара.

– Да, Ваша Светлость, разумеется, Ваша Светлость.

Они не спеша шли по направлению к дому. Там ему предстояла деликатная задача – ознакомить Барбару с обстановкой и представить ей штаб. Так как устройство адмиральского особняка производилось в соответствии с предписаниями Адмиралтейства, то переставить какую-нибудь мебель или изменить положение какого-нибудь из морских чинов, служащих там, было вещью, совершенной недопустимой для Барбары. Она являлась здесь лишь гостем, которого терпят, и притом едва-едва. У нее могло возгореться желание поменять что-нибудь из мебели или реорганизовать штат прислуги, но в таком случае ее ждала досадная неудача.

– Милый, как мне кажется, хорошо, – произнесла Барбара, подмигивая, – что наше пребывание здесь будет недолгим. И насколько?

– До тех пор, пока Рэнсом не прибудет на «Тритоне», – ответил Хорнблоуэр.

– Ты должен знать это, дорогой, принимая во внимание то, какое количество сплетен вы вызвали в обществе леди Эксмут и прочих.

– Да, однако это все еще смущает меня. Когда истекает срок твоих полномочий?

– Официально они истекли вчера. Однако я остаюсь в должности командующего до тех пор, пока не передам их в законном порядке Рэнсому по его прибытии. Переход «Тритона» затянулся.