Адмирал Нельсон

Трухановский Владимир Григорьевич

На рассвете боцман сигналом дудки поднимал команду и выводил ее на палубу для утренней уборки. Сигнал боцмана гласил: «Все руки на палубу», что по смыслу можно перевести на русский, как «Все наверх!». Палубы мыли и скребли пористыми «священными камнями», названными так из-за их формы, напоминавшей большую книгу,— Библию. Стенки мыли, пушки надраивали, гамаки проветривали и т. д. После завтрака члены экипажа расходились по местам и начинались занятия по специальности — одни тренировались в работе с парусами, артиллеристы отрабатывали навыки обращения с пушками. По воскресеньям на палубе корабельный священник служил обедню. Как свидетельствуют современники, «на обедню команду обычно сгонял боцман, как пастух овец; он не жалел при этом ни ругани, ни кулаков» (53).

Вообще-то

обедня была мероприятием платным. Моряки получали в те дни от 19 до 25 шилл. в месяц. Но из этой суммы делались вычеты: четыре пенса священнику, два — хирургу, шесть пенсов — на Гринвичский госпиталь (учреждение для моряков — инвалидов и престарелых) и шесть — в специальный «фонд благосостояния». Жалованье выплачивалось только по окончании рейса, когда корабль возвращался в порт.

Очень острой проблемой, как уже говорилось, было питание на борту во время длительного плавания. В английских портах на корабль грузили живых быков, коров, овец, коз, свиней и домашнюю птицу, но через некоторое время в море эти запасы иссякали, и команда переходила на соленую говядину и свинину.

На завтрак морякам давали обычно овсянку на воде или так называемый «шотландский кофе», т.е. высушенные и обожженные куски хлеба, разваренные в кипящей воде, в которую добавлялось немного сахара. Моряки очень не любили солонину. «Она была тверда, как камень,— свидетельствует современник,— жилистая, засохшая, потемневшая, хрящеватая, усыпанная сверкающими кристаллами соли... Соленая свинина вообще была лучше соленой говядины, но моряки вырезали и из той, и из другой различные игрушки и коробки. Утверждали, что вещи из мяса так хорошо полировались, как если бы они были изготовлены из мелкозернистой древесины»(54). Офицерский состав, конечно, обеспечивался высококачественным питанием. Свежий хлеб на кораблях не выпекался, а сухари вызывали большое недовольство. В них заводились различные насекомые и черви, от которых никак нельзя было избавиться. Оставался единственный выход — жевать сухарь в темноте, чтобы не видеть, как он выглядит.

Утешением для моряков в плавании была ежедневная порция грога, выдаваемая вечером. Порция равнялась пинте, т. е. примерно половине литра. Грог состоял из одной части рома и трех частей воды с добавлением лимонной кислоты и сахара. Моряки строго следили за соблюдением этих пропорций. Увеличение доли воды в гроге вызывало немедленно бурный протест. Грогом моряки платили друг другу долги — на судне он ценился выше денег.

Неполноценное питание, без свежих овощей и, следовательно, без витамина С, скученность, отсутствие гигиены (адмиралтейство не предусматривало средств даже на выдачу мыла) имели своим последствием массовые заболевания, которые тогдашняя медицина почти не умела ни предотвращать, ни лечить. Цинга была на первом месте по распространению. Затем желтая лихорадка, свирепствовавшая на судах, ходивших в Ост-Индию и Вест-Индию. Нередко вспыхивали эпидемии тифа. Линейный корабль «Стирлинг-касл», действовавший в Ла-Манше с экипажем в 480 человек, однажды через несколько недель вынужден был возвратиться в Портсмут из-за того, что 320 человек заболели тифом. Крупные неприятности причиняли венерические заболевания.

При таких условиях жизни на кораблях дисциплина, естественно, поддерживалась жестокими мерами. Кодекс военно-морской дисциплины, действовавший в XVIII в.,был составлен за пногие десятилетия до этого, т.е. во времена еще более жестокие. Наказывали за малейшее непослушание, за неудовлетворительное выполнение, по мнению офицера, служебных обязанностей, за кражу, за пьянство и многое другое. За небольшие нарушения пороли плеткой-девятихвосткой, введенной еще в 1698 г. Чем серьезнее нарушение, тем большее количество ударов получал нарушитель. Очень тяжелым наказанием было протаскивание под килем. Провинившегося привязывали к веревке, опускали за борт и вытягивали полузадохнувшегося с другого борта.

Любое неповиновение или угроза офицеру рассматривались как бунт. И тогда созывался военно-полевой суд, выносивший немедленно приговор, всегда

одинаковый — смертная казнь. Приговор тут же на глазах всей команды приводился в исполнение. Несчастного вешали на рее.

Особенно страдали моряки в тех случаях, когда среди офицеров попадались люди, которые, наказывая матросов и издеваясь над ними, просто наслаждались. Встречаются люди, испытывающие радость от страданий ближнего. «Избиение и порка,— пишет Р. Харт,— назывались «уклоном»[5], и некоторые офицеры были известны тем, что получали удовольствие, подвергая моряков этому наказанию» (55).

Удовольствие испытывали, притесняя других, многие на корабле — те, кто обладал хоть какой-нибудь властью или видимостью ее. Начальник хозяйственной части судна (мы бы назвали его завхозом), в обязанности которого входила выдача матросам провизии и некоторых других вещей, мог превратить эту простую процедуру в унизительную для матросов, демонстрируя их зависимость от него. Офицеры могли требовать исполнения матросами тех или иных обязанностей по-разному: строго и справедливо или в унизительно-издевательской форме. Даже мичманы, находившиеся по корабельной иерархии между матросами и офицерами, любили поиздеваться над рядовыми моряками.

Юные мичманы помогали передавать команды матросам, учились по мере возможности навигации, сигнальному и артиллерийскому делу. Нельсон в свое время служил мичманом и старательно изучал все, с чем связана служба на корабле. Но, как пишет Р. Харт, «многих мичманов ненавидели рядовые моряки». Он приводит свидетельство современника об одном мичмане, «единственным удовольствием для которого было оскорблять чувства моряков и изобретать предлоги для наказания их... Ему было не более двенадцати или тринадцати лет. Я часто видел, как он садился на лафет пушки, подзывал к себе матроса и давал ему пинка в зад или другое место... И хотя это были матросы первого класса, они не смели даже ворчать» (56). Если бы они попытались дать отпор, то их действия расценили бы как бунт со всеми вытекающими последствиями. Все это не только не нужно было для военно-морского дела, но вызывало острое чувство несправедливости, а такое чувство трансформировалось в ненависть, которая накапливалась, густела, становилась тяжелой и при случае искала выхода.

В английском флоте, что характерно для любого института в классовом антагонистическом обществе, существовала огромная разница в условиях жизни на кораблях матросов и офицеров. Даже самый нижний офицерский дин — лейтенант — имел отдельную каюту. Корабли были, по нашим понятиям, небольшие и каюта могла быть небольшой — 7 на 4 фута[6], но все-таки это было отдельное помещение.

Каждый вечер офицеры обедали вместе в комфортабельной кают-компании. Корабельные коки составляли для них сложное и обильное меню. Вином их обеспечивали высокого качества и в избытке за счет казны. Столы накрывались хорошими скатертями, сервировались фарфором и серебром. У каждого офицера был слуга, стоявший во время обеда у него за спиной. Обед обычно заканчивался коньяком в хрустальных рюмках и тостом в честь его величества короля. Капитан обедал в своей просторной и роскошной каюте на корме, часто приглашал в гости офицеров, а если судно стояло в порту, то гостями капитана были местные высшие власти и английские представители. Далеко не все капитаны могли расходовать большие деньги, вести широкий образ жизни, но стремились, тянулись все.

До XVIII столетия моряки одевались кто как мог и хотел. Теперь адмиралтейство стремилось ввести единообразие. Постепенно одна форма сменяла другую, и во времена Нельсона утвердился прочно и надолго цвет нейви-блю, т. е. темно-синий. Синими были форменная куртка, брюки, жилет, которые украшались металлическими пуговицами с маленьким якорем. Моряки покупали форму у судового завхоза за свой счет, стоила она довольно дорого, но адмиралтейство не настаивало на том, чтобы все были одеты строго по форме, допускались вольности. Правда, некоторые капитаны пытались одеть свои команды строго по форме, но тогда им приходилось оплачивать форменную одежду из собственных средств, по крайней мере, частично.