Адмирал Сенявин
Шрифт:
На борту «Твердого» разъяренный Монтегю потребовал у Сенявина немедленно спустить флаг в порту его величества.
— Взгляните, сэр. — Он протянул руку к набережной, она была заполнена возбужденной толпой.
«Неслыханное дело, — слышалось тут и там. — Мы воюем с Россией, а, оказывается, уже пленены ее корабли».
— Еще ни разу за всю историю флот его величества не допускал такого позора — вражеские флаги в самом сердце Англии. От имени его величества я требую сейчас же, без промедления, спустить ваши флаги на всех кораблях.
Дмитрий Николаевич спокойно
— Господин контр-адмирал, — официально и холодно ответил Сенявин, — я здесь еще не пленник, пушки мой заряжены. Никому я не сдавался и не сдамся. Флаг мой не спущу и не отдам его, разве только с моей жизнью. — Сенявин холодно поклонился. — Честь имею.
Монтегю в недоумении убрался с корабля и послал немедленно донесение морскому министру.
На следующее утро Монтегю вновь появился на эскадре. Он привез письмо лорда Адмиралтейства Мульграу. «Его британское величество, — читал адмирал послание морского министра, — не признает и не может позволить, чтобы в его гавани развевался неприятельский флаг…» Он просил спустить флаги и не поднимать никаких и любезно приглашал Сенявина приехать в Лондон.
«Ну что ж, в конце концов, это резонная просьба короля, на его месте я поступил бы таким же образом», — дочитав письмо, подумал Сенявин и ответил лорду Мульграу: «Во владениях короля воле его противиться не могу, почему в обыкновенное время, по захождении солнца, с должными почестями корабельные флаги будут спущены; мой будет спущен ночью».
Вызвал всех командиров и сказал:
— Завтра с заходом солнца, как обычно, спустите флаги, должным образом убрать их и охранять наравне с оружием. Погода наступает осенняя, англичане могут и голову морочить, не исключено, придется здесь зимовать. Поразмыслите обо всем. О пище и тепле для служителей…
Потянулись недели и месяцы томительного ожидания. Как и предвидел Дмитрий Николаевич, англичане всячески затягивали отправку экипажей и пытались уклониться от выполнения подписанной конвенции. Лорды Адмиралтейства даже хотели привлечь Чарльза Коттона к военному суду за то, что «конвенция, заключенная в Лиссабоне, не приносит чести Англии».
Замерзли порты Балтики, пришла зима. На кораблях было холодно и голодно. Сенявин, как и все офицеры, разделял скудную пищу с матросами, переносил все невзгоды наравне с ними. Наступила весна. Англичане намеревались переправить русских моряков в Архангельск, подальше от Балтики, но Сенявин отверг это предложение. На несколько месяцев боевой состав удалялся от театра военных действий. Наконец, после долгих проволочек, англичане в августе 1809 года предоставили транспорта…
Перед тем как покинуть корабли, несколько десятков офицеров собрались на «Твердом». Кают-компания была набита битком, дверь ее распахнута настежь. Офицеры толпились в проходе и дальше в коридорах. К Сенявину зашел теперь уже капитан первого ранга Рожнов.
— Ваше превосходительство, имею честь от имени офицеров эскадры просить вас благосклонно пройти
Похудевший, с несколько осунувшимся лицом, Дмитрий Николаевич смущенно развел руками: «К чему бы это?» Однако просьбы собрания офицеров исполняются свято. Он встал, и Рожнов, отступив, пропустил его вперед.
В кают-компании воцарилась тишина. Малеев открыл сафьяновую папку и начал читать:
— «Вы в продолжение четырехлетнего главного начальства над нами во всех случаях показали нам доброе свое управление.
Как искусный воин, будучи неоднократно в сражениях с неприятелями, заставили нас, как сотрудников своих, всегда торжествовать победу.
Как добрый отец семейства, вы имели об нас попечение, и мы не знали нужды, а работу и труд почитали забавою. Вы оное видите на удовольственных лицах наших.
Вы своим примером и наставлением, одобряя за добро и умеренно наказуя за преступления, исправляли наши нравы и отогнали пороки, сопряженные с молодостью, в том порукою наше поведение.
Будучи в утесненных, по несчастью, обстоятельствах, вы отвратили от нас всякий недостаток, даже доставили случай пользоваться удовольствиями, и мы были и есть счастливы…»
Сенявин взглянул на Малеева, офицеров, с благоговением смотревших на него, и непроизвольно ему передалось их волнение.
Малеев читал долго, видимо, сочинял адрес не один человек. В эти минуты и Сенявину, и стоявшим бок о бок с ним офицерам вспоминалось многое…
«…Изъявить ли вам наше почтение, нашу любовь? Но они давно уже обитают в сердцах наших и вам известны…»
Откуда-то сзади Малееву передали красивую серебряную с узорами вазу. Четыре змеи, как символы мудрости, обвивали ее, упираясь головами в широкий золотой пояс.
Малеев взял вазу:
— Просим вас, ваше превосходительство, чтоб приняли сей подарок от нас благосклонно и не сочли его за лесть.
Прежде чем передать вазу, Малеев зачитал гравировку на золотом поясе:
— «Вице-адмиралу и кавалеру Дмитрию Николаевичу Сенявину российскими офицерами на эскадре, под главным его начальством находящимися, во изъявление своего к нему усердия, любви и благодарности, 1809 года».
Сенявин взял вазу, поставил ее на стол и обнял Малеева. Офицеры радостно зашумели, а Малеев поднял руку:
— Дмитрий Николаевич, еще слова нашего признания вам.
Вперед вышел Броневский:
Се — кто присутствием желанным Един всех веселит сердца — Начальник, славою венчанный, Являющий собой отца; Врагов России победитель И счастья нашего творец, Надежда всех и покровитель, Кто незабвен ввек для сердец.Не успел Броневский закончить, как в тишину кают-компании ворвался полуденный звон корабельного колокола — рынды. Он звал экипаж обедать. Последний раз перед дальней дорогой на Родину…