Адольф Гитлер (Том 1)
Шрифт:
Только личные мотивы, осознание им в дальнейшем силы воздействия собственных выступлений, побудили его отбросить все предубеждения – и предубеждение против политической карьеры, и робость, продиктованную боязнью прослыть нарушителем порядка. И вот только теперь встрял он в политику – фигура революции, хотя и – как скажет он через четыре года, оправдываясь на процессе в мюнхенском народном суде, – революционер против революции. Но был ли он при всём при этом чем-то другим, а не тем растерянным перед жизнью, подавленным человеком искусства, которого перенесли в политику какое-то стремление к тому, чтобы переделать мир, и некий необыкновенный, особый талант? Этот вопрос будет то и дело всплывать на протяжении всей этой жизни, и то и дело будет возникать искушение спросить,
Верно, конечно, что крах старого строя вообще только лишь открыл ему путь в политику. Пока буржуазный мир стоял прочно и политика оставалась карьерой для буржуа, у него было мало шансов на имя и успех – для неустойчивого темперамента Гитлера этот мир с его формальной суровостью и серьёзностью требований не сулил возможностей взлёта. 1918 год открыл ему дорогу. «Я должен был теперь смеяться при мысли о собственном будущем, мысли, которая ещё совсем недавно доставляла мне такие горькие заботы», – писал он.[216 - Hitler A. Mein Kampf, S. 225.]
Он вступил на политическую сцену.
Конец первой книги
Промежуточное размышление великий страх
Нас то и дело упрекают в том, что нам мерещатся призраки
«Фелькишер беобахтер» от 24 марта 1920 г.
Триумф и кризис демократической мысли. – Угроза революции. – Великий страх. – Пессимизм европейской цивилизации. – Великая нелюбовь к Просвещению. – Версальское предательство. – Вооружённый страх. – Гитлер – «фашистский тип». – Идея фюрера. – Средневековье и модернизм. – Фашизм как культурная революция. – Оборонительная позиция. – В союзе с инстинктом. – Бунт ради завоевания авторитета. – Поворот тенденции эпохи
Ничто не казалось после окончания первой мировой войны столь непререкаемым как победа демократической идеи. Над новыми границами, смутой и продолжавшимися распрями народов возвышалась, бесспорно и неопровержимо, как объединяющий принцип эпохи, идея демократии. Ибо война решила не только вопрос о притязании на могущество, но одновременно и вопрос о сферах господства – в результате крушения почти всего средне – и восточноевропейского мира, из революции и столпотворения возникли многочисленные новые государственные образования, и все они стояли под знаком концепций демократического строя. Если в 1914 году в Европе насчитывалось три республики и семнадцать монархий, то четыре года спустя число республиканских и монархических государств сравнялось. Казалось, что дух эпохи недвусмысленно указывал на различные формы народовластия.[217 - См.: Bracher К. В. Diktatur, S. 72 f.]
И только Германия, первоначально временно задетая и даже охваченная этим духом, казалась теперь сопротивлявшейся ему – среди прямо-таки необозримой толчеи партий и клубов, придерживавшихся идей «фелькише», в стране воинственных орденов и добровольческих отрядов шла организация отпора созданной войною реальности. Революция воспринималась этими группами чужой и навязанной насильно, она была для них синонимом «всего, что противоречит немецкому пониманию государства», а то и просто презрительно именовалась «грабительским институтом капитала Антанты».[218 - Niekisch E. In: Widerstand. Teil III, 1928, Nr. 11; см. кроме того высказывания Гитлера в специальном выпуске газеты «Фелькишер беобахтер» (далее – VB) от 3 января 1921 г., а также в речи, произнесённой 22 сентября 1920 г. или же 12 апреля 1922 г., где всё время затрагивается эта тема. Есть и ещё масса аналогичных характеристик. 19 июля 1922 г. VB называет Германию, например, «плацем мировой биржи для идеологической муштры», «колонией» держав-победительниц. Гитлер как-то обозвал правительство страны «судебным исполнителем Антанты», а Веймарскую конституцию обругал «законом для выполнения Версальского договора»; см. также речь Гитлера, произнесённую 30 ноября 1922 г. (здесь и далее, если не указан другой источник, см. соответствующий номер VB.]
Бывшие противники Германии увидят в этих
Однако картина победоносной демократии, породившая так много надежд, была обманчивой, и момент, когда уже казалось, что демократия получает своё историческое воплощение, стал одновременно и началом её кризиса. Всего несколько лет спустя демократическая идея в самом её принципе была, как никогда ранее, поставлена под сомнение, и то, что только вчера торжествовало, было затоптано куда более дикими триумфами движения нового рода, либо оказалось в смертельной опасности перед лицом этого движения, обретшего под сходными приметами жизнь почти во всех европейских государствах.
Наиболее крупные успехи этих движений отмечались в тех странах, где война пробудила или заставила осознать мощные комплексы неудовлетворённости и где, в частности, войне сопутствовали революционные восстания левого толка. Одни из этих движений были консервативными и призывали к возврату в те времена, когда люди были более честными, долины – более мирными, а деньги – более ценными; другие же строили из себя революционеров и лезли из кожи вон в охаивании всего существующего; некоторые привлекали на свою сторону главным образом мелкобуржуазные массы, другие – крестьян или отдельные отряды рабочего класса, но сколь бы странной и причудливой не была в их рядах мешанина классов, интересов и симптомов, все они тем не менее черпали свою динамику в глубине малообразованных и более энергичных слоёв общества. Национал-социализм был всего лишь разновидностью этого европейского покроя движения протеста и сопротивления, решившего перевернуть мир.
Национал-социализм возник по-провинциальному, из скучных, мещанских объединений, «компаний», как издевался Гитлер, которые собирались в мюнхенских пивных за столиками со скудной выпивкой и закуской, чтобы поговорить о национальных и семейных горестях. Никто не мог и предположить, что у них будет шанс не только бросить вызов мощным, высокоорганизованным массовым марксистским партиям, но даже и обойти их. Однако последующие годы показали, что в этих компаниях любивших поговорить на политические темы сторонников «фелькише», к которым вскоре стали присоединяться возвращающиеся с обманутыми надеждами фронтовики и пролетаризованная буржуазия, скрывалась немыслимая динамика, только, казалось, и ожидавшая, чтобы её разбудили, организовали и бросили в дело.
Их побудительные мотивы были столь же различными, как и группы, в которые они формировались. Только в одном Мюнхене в 1919 году существовало около пятидесяти объединений более или менее политического характера, в них входили преимущественно разрозненные осколки сбитых с толку и распавшихся в ходе войны и революции партий довоенного времени. Они называли себя «Новым Отечеством», «Советом духовного труда», «Кольцом Зигфрида», «Универсальным союзом», «Nova Vaconia» «Союзом социальных женщин», «Свободным объединением социальных учащихся», «Союзом Остары». Была тут и Немецкая рабочая партия. А то, что всех их объединяло и несмотря на различия сводило – и теоретически, и практически – вместе, было не что иное, как всепокоряющее чувство страха.