Шрифт:
Глава 1.
В ушах звенел десяток цикад, постель подо мной то проваливалась, то поднималась, а то и вовсе начинала крутиться, как взбесившаяся карусель, вызывая у меня приступ тошноты. Все же я попыталась открыть глаза и едва не разревелась.
Другой мир и люди, в нем обитавшие, оказались бредом, а я по-прежнему в реанимации, вон стены светло-голубого кафеля, а что их едва можно разглядеть — так это не полумрак, разгоняемый свечами, а у меня в глазах темнеет.
— Дуня, иди, ты
— Воля ваша, барин, но все же дозвольте мне с Настасьей Палной остаться. А то очнется, голубушка, а рядом ни одной родной души.
Виктор неразборчиво хмыкнул.
Стоп.
Это не кафель. Это шелковые обои на стене. А полумрак — потому что свечи.
Я обмякла, шумно выдохнув.
— Настасья Пална!
— Настенька! Слава богу, ты очнулась!
Две головы склонились надо мной, заслоняя и без того невеликий свет.
— Живой! — обрадовалась я.
— Да что со мной сделается, — проворчал муж, но мне показалось, что моя искренняя радость удивила его. — Дуня, иди за сладким чаем. Скажи кухарке, меда не меньше полстакана на стакан чая.
— Не надо этот сироп, меня и так тошнит, — простонала я.
— Ты будешь пить чай и есть конфеты, чтобы быстрее восстановиться. Или я запихну их в тебя силой.
— Только попробуй!
От возмущения я даже забыла, как мне плохо, и резко села — чтобы тут же, зажав ладонью рот, повалиться на бок. Не знаю, каким чудом мне удалось справиться с приступом тошноты. Но, едва он унялся, Виктор сел на край кровати, приподнял меня, прижимая к себе. Пришлось снова глубоко дышать, пока я не смогла раскрыть рот не боясь, что меня прямо сейчас вывернет.
— Если ты меня не отпустишь, я испачкаю твою белоснежную рубаху.
Рубаху, а не халат. Он куда-то выходил?
На самом деле я совсем не хотела, чтобы Виктор меня выпускал: рядом с ним было тепло и надежно, несмотря на тошноту.
— Ничего, прачка выстирает, — хмыкнул он. — Настя-Настя, как же ты меня напугала…
— Это ты меня напугал! — возмутилась я. — Хорошо, что этот урод промазал.
Муж потер грудь.
— Он не промазал.
— Что? — У меня даже голова перестала кружиться. — Ты ранен? И возишься со мной, вместо того чтобы лечиться самому?! Покажи немедленно!
— Я не ранен, и от синяков еще никто не умирал. В отличие от магического истощения.
— Не дождешься, — фыркнула я. — Оставить тебя молодым, богатым и свободным на радость всяким там посторонним барышням?
Я прислонилась к его груди и тут же выпрямилась, почувствовав, как он вздрогнул.
— Как ты можешь быть не ранен, если он не промахнулся? — Тошнота тоже куда-то делась, и в ушах перестало звенеть. — Показывай немедленно, что с тобой!
Волосы на затылке начинали шевелиться при мысли о возможном проникающем ранении
— Синяк. — Виктор вздохнул. Притянул меня к плечу, погладил по волосам. — Твой щит замедлил пулю, а потом она ударила в пуговицу, и этой пуговицы хватило, чтобы ее остановить.
— Покажи, — настаивала я. — А то знаю я вас, мужчин, к врачу пойдете, только когда копье, торчащее из спины, мешает переворачиваться в кровати!
— Когда это ты успела узнать «нас»? — Виктор отодвинулся, заглядывая мне в лицо.
— Наблюдая за живой природой, — не смутилась я. — Вот хоть на себя посмотри. Так сложно задрать рубаху?
— Ты — не врач.
Я скрипнула зубами, глотая ругательство. Я врач с двадцатилетним стажем, но в этом идиотском мире даже диплом подтвердить не могу! Никто не поверит моим знаниям — они слишком отличаются от здешних. С таким же успехом можно объяснять Ньютону основы квантовой механики.
Если женщин здесь вообще допускают в университеты. В нашем мире, помнится, с этим была большая проблема.
— И одного наблюдения недостаточно для выводов, — продолжал Виктор.
— У меня батюшка был перед глазами много лет. Пока матушка его в ежовых…
Я осеклась. Виктор уж точно не из тех, кто позволит жене держать себя в ежовых рукавицах.
— Я не твой батюшка. — В его голосе прорезалось раздражение. — Мне не нужна жена, которая будет контролировать каждый мой шаг.
«А может быть, тебе вообще жена не нужна?» — чудом не сорвалось у меня с языка.
— Я вполне способен сам разобраться со своими делами и со своим здоровьем и не намерен потакать твоему любопытству.
— Это не любопытство! Я беспокоюсь о тебе! — возмутилась я.
— Иван Михайлович меня осмотрел, заверил, что кости не сломаны, и назначил свинцовую примочку для скорейшего рассасывания синяка. Беспокоиться не о чем.
Похоже, действительно не о чем: будь рана серьезной, примочкой бы не ограничилось. Хоть что-то хорошее.
— Хотя, если бы ты действительно обо мне беспокоилась, не давала бы повода для волнений, как сегодня. Какого лешего… Чего тебя понесло в сад на ночь глядя?
— Ничего не на ночь, девяти еще не было! И не вали с больной головы на здоровую! Почему в твоем саду шастает кто попало как у себя дома?
— Ты меня спрашиваешь? — возмутился он. — Это я должен спросить, почему в моем саду шастают твои… поклонники!
Слишком уж многозначительной была пауза, а мое самочувствие — слишком плохим, чтобы держать себя в руках.
— Ты хотел сказать «любовники?» — взвилась я.
— Да как ты вообще смеешь ревновать меня к этому… недоразумению!
— А что, повода не было? — огрызнулся муж.
— Думаешь, у меня настолько плохой вкус, чтобы увлечься этим павлином с гипертрофированным эго?!