Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность

Мазер Вернер

ГЛАВА 9

ПОЛИТИК

В «Майн кампф» Гитлер рассказывает, [302] что незадолго до окончания первой мировой войны и начала революции он, находясь в состоянии глубокого разочарования и неуверенности, решил «стать политиком». Фронтовые товарищи и друзья, знавшие, как он отзывался о политиках, называя их «типом людей, чьим единственным убеждением является отсутствие всяких убеждений», [303] тем не менее не удивились такому решению, так как он уже на фронте помышлял о том, чтобы когда-нибудь самому заняться политикой. Обосновывая в 1924 г. свое решение в пользу политики за счет отказа от своей прежней мечты стать знаменитым архитектором, он пишет: «Разве не смешно строить дома на такой почве?» Так как он довольно рано стал считать себя гением, прежде всего в области политики, и начал рассматривать людей всего лишь как «средство для достижения цели», его решение стать политиком было не более чем логическим следствием собственной самооценки. Гитлеру, который мыслил историческими понятиями и считал себя орудием провидения, уже в 1918 г. было известно, что любой из политиков и государственных деятелей, приковывавших в то время взгляды всего мира, был «запрограммирован» именно так. Таким образом, относительным источником опасности могли быть «только» его складывающаяся концепция мировоззрения и личные задатки и способности, которые в то время еще никому не были известны. В 1918 г. даже он сам еще не мог знать, что заложенные в ходе самостоятельного образования политические концепции уже никогда не будут меняться, а могут только крайне гипертрофироваться. С самого начала своей политической карьеры Гитлер твердо убежден, что действует по воле «провидения», знает ключ к истории и войдет в нее не простымполитиком. Он никогда не допускал возможности, что будет использовать свои способности и знания политика для решения «практических повседневных вопросов» и в лучшем случае будет пользоваться

славой у современников, повторяя судьбу тех политиков, о которых он писал в «Майн кампф». Его путь к вершинам власти проходил параллельно с физическим одряхлением вследствие болезней, а ипохондрический страх перед смертью служил питательной почвой для все более фанатичной нетерпеливости. И все же он был убежден, что может добиться даже того, что другим в определенной ситуации кажется политически нецелесообразным или невозможным. Даже в 1924 г., находясь в заключении и став второстепенным политиком, стоящим на обломках партии, он истолковывает знаменитое выражение Бисмарка о политике как об «искусстве возможного» таким образом, который характеризует его политические представления, строящиеся исключительно на применении насилия. Обвиняя Бисмарка в том, что он «вообще слишком скромно интерпретировал политику», а его последователей в том, что они планировали внешнюю политику, «не имея цели», и рассматривали лишь те проблемы, которые можно было реализовать в данный момент, он хочет, чтобы его понимание политики было признано как истина в последней инстанции. «Бисмарк, — пишет он, — хотел лишь сказать, что для достижения определенной политической цели должны использоваться все возможности и методы». С точки зрения Гитлера, «правильно» понятая политика предстает как беспощадная борьба за власть в рамках диктуемой законами природы борьбы за существование. Поэтому угроза применения силы всегда таилась за его политическими переговорами, которые в принципе никогда не предназначались для приобретения партнеров в традиционном смысле. Как правило, он даже для частных целей, которые представляли собой лишь этапы на пути к зафиксированной в мировоззрении конечной цели, ставил на карту все завоеванное в течение долгого времени им самим и другими людьми. Так, в 1936 г. он расторг договор Локарно, который Штреземан за десять лет до того считал важным шагом на пути к обретению Германией положения великой державы, ввел в марте войска в Рейнскую область и восстановил там военный суверенитет рейха, хотя одна только Франция без особого труда могла нанести ему сокрушительное поражение. В марте 1938 г. он оккупировал Австрию, в октябре 1938 г. области расселения судетских немцев, в марте 1939 г. Чехию и Мемельскую область, а в сентябре, добившись уже на самом деле поразительных успехов и сплотив за собой большую часть немецкой нации, развязал войну с Польшей, хотя отлично знал, что вермахт готов только к краткосрочной военной кампании. Другие подходы к политике он рассматривал как следствие неправильного понимания истории, личную слабость политиков, состоящих на службе у «международного еврейства» и бессознательно причиняющих вред (или сознательно, если речь шла о политиках-евреях). Сколь мало значили для него международные пакты и договоры, демонстрирует его подход к германо-польским отношениям, к заключенному между этими странами в 1934 г. соглашению о ненападении и к собственным обещаниям сохранять мирные отношения с Польшей. Уже в «Майн кампф» он открыто заявлял: «Союз, цель которого не содержит военных намерений, не имеет смысла и ценности. Союзы заключаются только для борьбы».

302

Поскольку в главах 4, 5, 6, 8 и 10 постоянно и с различных точек зрения описывается Гитлер как политик, мы можем в этой главе ограничиться лишь принципиальными вопросами и аналитическими аспектами. По этой причине здесь нет надобности в перекрестных ссылках и сносках.

303

Хотя это выражение позаимствовано из «Майн кампф», оно по содержанию перекликается со взглядами Гитлера в 1918 г., что подтверждают его однополчане и друзья.

Сформулированная таким образом политика неизбежно порождает зло и должна в конечном итоге потерпеть поражение, так как ее проводникам никогда не удастся полностью идеологически подчинить собственный народ, исключить все факторы риска и удерживать в угнетенном состоянии другие народы. Этому не противоречит тот факт, что Гитлер потерпел поражение так поздно. Он лишь доказывает, что Гитлер был в состоянии невероятно долго и поразительно успешно проводить политику, которая в принципе не имела права на существование. [304] Для него как для политика существенное значение имел уже 1923 г., когда он впервые потерпел ощутимое поражение. Вместо того чтобы отойти в тень, чего ожидали почти все без исключения, он сумел вернуться в политику. И вернулся не униженным и раздавленным, а вдобавок еще и сумел заткнуть рты своим критикам. «В ходе длительного развития человечества, — поучает он в уже написанной к этому времени "Майн кампф", — бывают случаи, когда в человеке возникает сочетание политических качеств и умения видеть на дальнюю перспективу. Чем прочнее этот сплав, тем сильнее сопротивление, которое приходится преодолевать такому политику. Он работает не над потребностями, понятными каждому обывателю, а над целями, суть которых ясна лишь немногим. Поэтому его жизнь разрывается между любовью и ненавистью. Протест современников, не понимающих такого человека, борется с признанием потомков, ради которых он работает. Чем величественнее труд этого человека ради будущего, тем меньше его могут понять внастоящем…» Из этих слов ясно видно, что он претендует на объединение в себе обоих этих качеств и на исключительное положение в истории в качестве «Полярной звезды для ищущих людей». Как пророк он должен был определить цель движения, а как политик найти средства для ее осуществления. В то время как мышление «стратега» определяется «вечными истинами», мышление политика ориентируется на ту или иную практическую реальность. Великим он считал такого стратега, чьи идеи были истинными в «абсолютно абстрактном отношении», и такого политика, чей подход к фактам и их использование можно было считать «правильным». Ему, смотрящему далеко в будущее, цель, путеводная звезда политика, представлялась важнее, чем путь, который ведет к ней. Для него было само собой разумеющимся, что он при этом не обязан ориентироваться на «целесообразность» и нести ответственность перед «реальностью». Решающее значение для него имела принципиальная правильность идеи, а степень трудности на пути к ее осуществлению не заслуживала внимания. Оценивая способности того или иного политика, он брал за основу его видимые успехи в реализации планов, но был убежден, что таким способом невозможно оценить значение стратега, так как его «конечные цели» никогда не могут быть претворены в жизнь ввиду того, что человечество неспособно на это. Чем величественнее, абстрактнее и правильнее идея, писал он в «Майн кампф», тем «невозможнее ее полное осуществление», что в конечном итоге означает, что поистине великий политик вообще не может быть оценен своими современниками. [305]

304

Это относится и к Гитлеру как к полководцу. См. следующую главу.

305

Там же Гитлер заявлял, что великого политика невозможно «оценить по реализации его целей».

Германский рейх, который Гитлер хотел превратить в невиданную в истории мировую державу, существует в наши дни в виде двух государств среднего уровня (книга издана до воссоединения Германии в 1990 г. — Прим. перев.). Его значительные части находятся на польской и советской территории. Австрия уже не принадлежит Германии. Произошедшее по вине Гитлера исключение Германии из группы стран, которые были в состоянии проводить большую европейскую политику, привело к гегемонии США и СССР, снизило значение Великобритании, которая хотя и стоит во главе Содружества наций, но потеряла свои былые позиции. Германия и Великобритания, благосклонности и союза с которой Гитлер добивался почти два десятилетия с целью достижения немецкого мирового господства, играютсегодня второстепенную роль в борьбе мировых держав за ведущие позиции. Гитлер, вероятно, навсегда положил конец притязаниям Европы на главенствующее положение в мире, вывел Германию как самостоятельный внешнеполитический фактор из расклада сил ведущих государств и немало способствовал тому, что колониальные и полуколониальные нации, к которым он относился с презрением, в конце концов заявили о своем праве на самоопределение и превратили «Третий мир» в фактор силы, который вынуждены учитывать в своей политике и США, и СССР. 1945 г. пережили лишь отдельные моменты, которые частично подтверждают взгляды Гитлера. Так, например, его представление о том, что политика — это всегда политика силы, действует по-прежнему в неизменном виде.

* * *

Без изменений воспринимается и роль войны как важнейшего средства проведения политики силы. Взгляды Гитлера на мораль и ее значение в международной политике также не претерпели существенных изменений в современной практике. Так происходило везде в мире, где после Нюрнбергского процесса нарушались нормы международного права. Именно поэтому представления Гитлера о политике не должны восприниматься так однозначно, как это делают многие историки. Этому не противоречит тот факт, что мировоззрение Гитлера подготовило почву для практической национал-социалистской политики господства и уничтожения в период после 1939 г. в Европе, на всех этапах оправдывало ее и стало определяющим для выработки внешней политики. Существующее мнение о том, что в 1933 г. были заложены национал-социалистские основы, к 1939 г. была выработана тактика, а к 1943 г. определены цели германской внешней политики как «логические следствия национал-социалистского мировоззрения» и что внешняя политика Германии в 1933 г. была более содержательной, чем «национал-социалистская внешняя политика», не выдерживает критики, хотя именно благодаря

Гитлеру характерными аспектами этой политической фазы стали тотальное духовное оболванивание народа, систематическое уничтожение противников и врагов и стремление к построению радикального нового порядка в Европе по расово-идеологическим принципам. [307]

307

Тезис немецкого историка Ганса-Адольфа Якобсена о том, что 1933 г. «и весь дальнейший период истории Германии вплоть до окончания войны должны рассматриваться не столько как последовательное развитие, сколько как революционные преобразования», слишком односторонне сводится к последствиям политики Гитлера, которая отяготила Германию «тяжелой исторической данью», как выражается Якобсен с «народно-педагогических» позиций.

То, что Германский рейх как великая держава был мечтой многих немцев, Гитлер узнал еще в школьные годы не только из учебников и программ Союза пангерманистов. Гитлер еще до первой мировой войны участвовал в дискуссиях по вопросу целей, которые отстаивал адмирал Альфред Тирпиц», которого высокопарно именовали «создателем немецкого флота» и который, будучи с 1897 г. государственным секретарем в министерстве по делам флота, вынужден был в 1916 г. уйти в отставку [308] из-за того, что кайзер Вильгельм II отклонил его требование атаковать немецкими подводными лодками корабли нейтральных стран без предупреждения. Вошедшая в историю концепция Тирпица, направленная в области внешней политики на свержение Британии с трона владычицы морей, а во внутренней политике на предотвращение социальных реформ, которые он рассматривал как предшественниц социальной революции, [309] базировалась на получившем всемирное распространение вульгарном дарвинизме, к которому сводились и важнейшие аспекты политических представлений Гитлера. Тирпиц хотел придать Германии статус не только великой европейской, но и мировой державы, стоящей на равных с Британской империей. Этих взглядов он, в принципе, придерживался и в 1924 г., [310] когда Гитлер находился в заключении и работал над «Майн кампф».

308

Тирпиц превзошел самого кайзера. Характерна в этом плане карикатура в газете «Симплициссимус» от 15.4.1912 г., где Вильгельм II, стоя перед кроватью, говорит своему слуге: «Загляните-ка под кровать, нет ли там Тирпица. Я не могу себе представить, что проведу пару недель, не слыша звука военных труб».

309

Целью Бисмарка была прежде всего стабилизация компромиссного союза, вынужденно сложившегося в 1848 г. между дворянством и промышленной буржуазией, а также между королевским двором и парламентом против пролетариата.

310

В предисловии к своей книге «Построение германской мировой державы» он подчеркивал в 1925 г., что не хочет «после проигранной войны отказываться от возможности избрать другой путь, в том числе и по отношению к Англии». Однако это было всего лишь вынужденное решение, продиктованное ситуацией, что можно без труда доказать.

Мы хотим «полного международного признания, соответствующего нашей культурной, экономической и военной мощи, — писали 20 июня 1915 г., за девять месяцев до отставки Тирпица, 1347 видных представителей немецкой буржуазии в «совершенно секретном меморандуме» [311] в адрес рейхсканцлерафон Бетмана Хольвега. — Нам, очевидно, не удастся достичь одновременно всех целей в сфере национальной безопасности перед лицом такого превосходства наших врагов. Однако достигнутые ценой такого большого числа жертв военные успехи должны быть использованы до предела возможностей.

311

Меморандум, который, несмотря на запрет, был вручен Бетману Хольвегу с целью развертывания общей дискуссии о военных целях, подписали 352 преподавателя высших учебных заведений, 148 судей и адвокатов, 158 священников, 145 чиновников высокого ранга, бургомистров и депутатов магистратов, 40 парламентариев, 182 промышленника и финансиста, 18 действующих генералов и адмиралов, 52 помещика и 252 деятеля искусства, литератора и издателя.

Мы хотим раз и навсегда покончить с французской угрозой после столетий грозившей нам со стороны Франции опасности и после реваншистских воплей, раздававшихся с 1815 по 1870 и с 1871 по 1915 г. Это должно быть достигнуто не путем неуместных попыток примирения, которым Франция всегда противилась с крайним фанатизмом. Мы настоятельно предостерегаем немцев от самообмана. Ради нашего собственного существования мы должны решительно ослабить эту страну политически и экономически.

Пограничный рубеж на восточной границе и основу для сохранения роста нашего народонаселения составят земли, которые нам должна уступить Россия. Это должна быть территория, заселенная сельским населением, которая даст нам здоровых крестьян — вечно молодой источник народной и государственной силы.

Если бы мы были в состоянии потребовать у Англии, которая никогда не любила жертвовать своей кровью, возмещения военных потерь, то никакая сумма не показалась бы слишком высокой. Своими деньгами Англия восстановила против нас весь мир. Кошелек — самая чувствительная точка этой нации лавочников. Именно по кошельку ее и надо беспощадно бить, если у нас хватит для этого сил». [312]

Взгляды рейхсканцлера, министерства иностранных дел и Генерального штаба времен кайзера на великодержавные претензии Германии и Австро-Венгрии по сути не очень отличались от планов Тирпица. В то время как рейхсканцлер Бетман Хольвег ориентировался на традиционные представления об обеспечении для Германии и Австро-Венгрии статуса великой державы в смысле полной свободы внешнеполитических действий и сохранения относительного военного превосходства в рамках европейского расклада сил, высшие представители армейского командования во главе с генералом Людендорфом ставили перед собой цель прямого господства над замкнутой территорией континентального масштаба.

312

4 августа 1914 г. видный немецкий историк Фридрих Майнеке, которого так же высоко ценили в 1914 г., как и после 1945 г., заявил, что Германия должна проводить империалистическую политику и «эта война», которую он характеризовал как оборонительную, «одновременно затрагивает все, что у нас есть и что мы собой представляем». Нет никакого сомнения, что это высказывание и эта позиция полностью совпадают с представлениями, которые отстаивал Гитлер.

В результате мировой войны должна была возникнуть германская мировая держава, которая после включения важных в экономическом отношении территорий России должна была стать по возможности не зависимой в военно-экономической сфере от иностранных государств, гарантированной от блокады и способной защититься как от Англии, так и в случае необходимости от обеих англосаксонских морских держав одновременно и иметь прочную базу на случай ожидаемых конфликтов с другими государствами. Насколько эти представления верховного командования и концепция двух фаз Людендорфа оказали влияние на план Гитлера по расширению территории и созданию Великой Германии, не имеет столь уж большого значения, поскольку и Гитлер, и Людендорф думали о том, чтобы сначала обеспечить для Германии положение европейской великой державы и лишь затем обратить свой взгляд за океан.

Во времена Веймарской республики великодержавные идеи продолжали жить в делах ведущих политиков, в том числе и Гитлера, который уже со времен первой мировой войны был убежден, что является свидетелем великого поворота в истории. Он уже во время заключения в ландсбергской тюрьме не сомневался в том, что эра малых морских держав с их морскими базами, флотами и богатствами, добытыми в колониях, подходит к скорому концу. Благодаря этим мыслям он отверг в «Майн кампф» требование о «восстановлении Германии в границах 1914 г.» как абсолютно недостаточное и устаревшее и охарактеризовал его как политическое недомыслие. Широко распространенное в Германии требование о восстановлении в прежних границах и возвращении немецких колоний, которое, как следует из документов британского кабинета министров, в принципе готов был поддержать британский премьер-министр Невилль Чемберлен за десять дней до вторжения Гитлера в Австрию в марте 1938 г., [313] казалось Гитлеру просьбой о милостыне, на которую Германия ни при каких обстоятельствах не должна была соглашаться. Перед ним, как и перед военными, уже в начале двадцатых годов стояла цель грядущей великой державы нового типа, чтов его представлении означало завоевание большой замкнутой территории. Насколько Гитлер был убежден в этом своем мнении, демонстрирует в том числе и тот факт, что во время написания «Майн кампф» в Ландсберге он предсказал, что Германия и Россия, то есть страны, проигравшие мировую войну и находившиеся в состоянии упадка, станут новыми мировыми державами. Германия, которая должна была, по его мнению, обрести такой статус, не могла стать таковой из Веймарской республики, так же как и не могла быть подготовлена к этому марксистским путем. Возрождение монархии он также не считал подходящим путем для того, чтобы обеспечить будущее рейха. Монархию, которая для радикального консерватора Гитлера была слишком консервативной, он считал пригодной лишь для того, чтобы в лучшем случае поддерживать имеющиеся империи, но не завоевывать новые. На это способны, по его мнению, только революции, имеющие историческое значение. То, что он считал себя человеком, который не только понимает историю, но и способен «творить» ее, он продемонстрировал уже в ноябре 1923 г. в Мюнхене.

313

Чемберлен, несмотря на принципиальные возражения других членов британского кабинета министров, предлагал, чтобы Германия приняла участие в управлении вновь поделенной колониальной зоной, ограниченной на севере Сахарой, а на юге — Юго-Западной Африкой, и вернула себе колонии в результате возврата Англией, Францией, Бельгией и Португалией мандатов Лиги Наций.