Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность
Шрифт:
Пропаганда, которая оказала решающее влияние на политическую карьеру гениального оратора Гитлера, способного на образные упрощения и абстракции, была одним из самых важных аспектов его политики после 1919 г. Не случайно Йозеф Геббельс 17 июня 1935 г. сказал: «Чем бы стало это движение безпропаганды! И что случилось бы с этим государством, если бы поистине творческая пропаганда не придавала ему сегодня духовный облик!» Роль, которую Гитлер отводил пропаганде, в общих чертах видна из его представлений, которые он идентифицировал с реальными возможностями. Так, например, он был убежден, что Германия в 1918 г. проиграла войну только потому, что недееспособной оказалась немецкая пропаганда. Военное поражение, которое открыто признавали самые популярные немецкие полководцы первой мировой войны фельдмашал [339] фон Гинденбург и генерал Людендорф, Гитлер попросту игнорировал и трактовал по-своему в пропагандистском плане. Он знал, что если хочет со своим мировоззрением добиться успеха как политик, то должен оказывать влияние на «свободу выбора человека», особенно после проигранной мировой войны. Его заявление о том, что пропаганда является «средством» и должна оцениваться «с точки зрения целесообразности», ясно показывает, что он надеялся с ее помощью ставить факты с ног на голову и добиваться недостижимого. Очевидно, что при такой постановке задачи пропаганда должна быть рассчитана не на научное образование отдельного человека, а на то, чтобы «указывать массам на определенные факты, события, взаимосвязи и т. д., о значении которых они узнают впервые». Перед политической пропагандой, где для Гитлера не было место ни эстетике, ни гуманизму, не могла стоять задача «объективного исследования истины» и взвешивания различных аргументов. Она должна была непрерывно «с доктринерской правотой» утверждать исключительно то, на что была нацелена. Поэтому, с точки зрения Гитлера, было «в корне неправильно» рассматривать вопрос вины в первой мировой войне «с той точки зрения, что нельзя всю ответственность за развязывание этой катастрофы возлагать только на Германию». По его мнению, «правильно было бы… полностью возложить вину на противника». При этом для него в принципе было безразлично, подтверждаются ли эти
339
Так в тексте. Возможно или опечатка, ошибка переводчика, редактора, или корректора
Политическая пропаганда, как учили Ле Бон и Макдугалл, должна быть простой. Поэтому Гитлер требовал, чтобы она была «постоянно обращена к массам», которые в принципе не в состоянии различить, где, например, «кончается чужая неправота и начинается своя». Ле Бон считал, что интеллектуальные способности в коллективе подавляются, а способность к аффективным поступкам возрастает. Поэтому в соответствии с его теорией индивидуум, попадая в толпу, становится безвольным автоматом и руководствуется лишенными личностных ценностей побуждениями, которым свойственны примитивный героизм и легковозбудимая активность. Красноречие политического вождя может гипнотизировать его и заражать чувством подчинения непреодолимой власти. Он превращается в варвара, мыслящего образами, легко поддающегося чужому влиянию, принимающего на веру простые повторения и преувеличения и не оценивающего объективно свои права и ответственность. Все это мы встречаем у Гитлера. Если Ле Бон заявляет, что «сознательная духовная жизнь (масс)… составляет лишь незначительную часть по сравнению с бессознательными чувствами», то Гитлер в слегка перефразированном виде утверждает: «Способность к восприятию у больших масс очень ограничена, понимание незначительно, но зато велика забывчивость». Для практической политической деятельности он делает вывод в духе Ле Бона: «Любая действенная пропаганда должна ограничиваться лишь очень немногими моментами, чтобы буквально каждый, слыша эти слова, мог представить себе то, что требуется. Если пожертвовать этим принципом в угоду многосторонности, то эффективность распыляется, так как толпа не в состоянии ни переварить этот материал, ни запомнить его. От этого результат ослабевает и в конечном итоге исчезает». Для «интеллигенции или тех, кто в последнее время охотно называет себя этим словом, — язвительно пишет Гитлер в "Майн кампф", — существуют научные аргументы, которые отличаются от пропаганды также, как плакат от картин, о выставке которых он извещает». Таким образом, пропаганда, по убеждению Гитлера, должна «во все большей степени обращаться к чувствам, чем к так называемому разуму», тем более что «народ… в своем подавляющем большинстве проявляет женские черты» и «его мысли и поступки определяются не столько трезвым рассудком, сколько чувственным восприятием». Это обстоятельство Гитлер учитывал также, обставляя свои речи всевозможными церемониями, обращенными к чувствам: флагами, барабанным боем, световыми эффектами. Путь через ряды публики к трибуне и гимн были такими же составляющими частями речей Гитлера, как министранты в церковной службе, что было знакомо Гитлеру с детства.
Так как Гитлер считал, что пропаганда необходима «не сама по себе», а как средство для достижения цели, заключающейся в создании массового политического движения, она должна была быть народной и соответствовать «духовному уровню самого ограниченного человека из тех, на кого она направлена». Гитлер исходил из того, что уровень пропаганды должен зависеть как от важности целей, так и от количества людей, к которой она обращена. Он делал вывод: чем больше масса и чем выше и важнее поставленная цель, тем проще должна быть пропаганда, так как «чем скромнее ее научный балласт и чем более она учитывает исключительно чувства масс, тем эффективнее будет ее результат». Гитлер, который оценивал мир только через посредство стоящих перед ним очередных целей, кратко сформулировал советы для пропагандистов: «Влияние на широкие массы, концентрация на небольшом количестве пунктов, постоянное повторение одного и того же, уверенность в изложении, не терпящая возражений, упорство в распространении идей и терпение в ожидании результата».
Подчеркнутая антипатия Гитлера по отношению к интеллектуалам в политике, часто ошибочно трактуемая как бессознательное признание своей неуверенности перед специалистами, основывалась на его убеждении, что интеллектуалы в принципе играют роль песка в механизме политики. То, что интеллектуалы порой добивались в политике совсем других результатов, чем те, которых ожидал от них Гитлер, доказывают, например, дневники Курта Рицлера, который был секретарем и доверенным лицом у Бетмана Хольвега, рейхсканцлера, который привел Германию к первой мировой войне. Из них вытекает, что все, что Гитлер делал после 1933 г., обсуждалось задолго до него в Германии при Бисмарке и в Австрии. Они доказывают, чтомногое из того, что в устах Гитлера звучало чудовищно и охотно истолковывалось как извращенные амбиции недоучки, было задолго до него продумано и написано политиками, память которых чтят потомки. «Я… воспринимаю преступление, совершенное ради дела, как правильный поступок, продиктованный жестокостью мира». Это изречение принадлежит не Гитлеру, а Рицлеру. Не в «Майн кампф», а в дневнике Рицлера написано: «Вера в Бога или легкомыслие, доверие или ослепление — все это не имеет значения, ибо только так мы можем победить». Точно так же перу Гитлера могло бы принадлежать то, что записал в дневнике Рицлер в октябре 1918 г., после того как в качестве начальника канцелярии министра иностранных дел принял участие в совещании с политическими партиями молодой парламентской демократии: «Как ужасны эти коллективные совещания с абсолютно неполитическими личностями… каждый лезет со своими советами. Все это абсолютно нежизнеспособно».
В отличие от Рицлера, который был на 7 лет старше и до своей работы у Бетмана Хольвега, когда Гитлер еще готовился в Вене к карьере архитектора, писал речи рейхсканцлеру фон Бюлову, а после первой мировой войны был руководителем канцелярии президента Фридриха Эберта, Гитлер был настолько твердо убежден в значении истории, что можно было легко объяснить нетерпение, проявляемое им с такой пугающей страстью в выступлениях, его отношением к истории. Однако это неверно, так как за его все более поспешными политическими решениями и действиями после 1937 г. стояло не опасение опоздать и упустить свой час, а боязнь скорой смерти, что не дало бы ему возможности реализовать историю в соответствии со своими представлениями. В течение 20 лет он доказывал, что умеет ждать, если считает это целесообразным по тактическим соображениям. Так было, например в 1919 г. во время правления Советов в Мюнхене, в 1921 г. во время захвата власти в НСДАП, в 1924 г. в тюрьме, в августе 1932 г., когда ему был предложен пост вице-канцлера, в 1934 г. во время ремовского путча и т. д. Но затем, когда он был уже болен и считал, что его дни сочтены, в его политических решениях начали чувствоваться нетерпение и спешка. 5 ноября 1937 г. он составляет свое политическое, а 2 мая 1938 г. частное завещание. Его врач и ближайшее окружение с каждым днем все сильнее чувствуют эти пугающие перемены. Во внешней политике нетерпение Гитлера впервые четко проявляется во время судетского кризиса, когда Чемберлен и Муссолини препятствуют гитлеровскому военному вторжению в Чехословакию. Его побудительные причины особенно явственно заметны в 1939 г. в кульминационный момент польского кризиса, когда он попросту боится, что придет какой-нибудь «деятель» и удержит его от начала первого «блицкрига», хотя в военном плане он еще совершенно не готов к войне. Затем ситуация быстро ухудшается, и виновато в этом не только состояние здоровья, но и тот факт, что во время войны он не всегда в состоянии подкреплять свои требования силой и проводить ту политику, которая соответствует его представлениям. Он оккупировал Францию. Англия, где Уинстон Черчилль считал войну с Германией неизбежной, даже после быстрой победы Гитлера над Францией не проявила готовность встать на его сторону. Франко не поддался на его давление и отказался участвовать в войне и напасть на Гибралтар. Япония находилась вне его сферы влияния, а Советский Союз после визита Молотова в ноябре 1940 г. в Берлин не удалось склоните к оказанию давления на англичан на юге азиатского континента. Развязанная в июне 1941 г. под кодовым названием «Барбаросса» превентивная война, в ходе которой ему лишь на короткое время удалось опередить нападение Сталина на Германию, проходит буквально синхронно с изменениями его личности. Таким образом, война с Россией не принесла ему ожидаемого успокоения.
После того как Гитлер оставил за спиной пик своей карьеры и понял, что из этой войны он не выйдет победителем, он пришел к выводу, что оценивать политиков необходимо с точки зрения их положительных качеств и заслуг, что всех пессимистов следовало бы расстрелять и что политик должен проявлять в своей сфере деятельности большую храбрость, чем солдат в бою. Он не должен обладать большим политическим опытом, но обязан учитывать влияние предыдущих исторических решений и не имеет права игнорировать исторические примеры. За собой Гитлер оставляет право благодаря знанию истории и будущего определять основные направления в политике. Так, например, 9 апреля 1942 г., он рассуждает: «Если бы, к примеру, битва на Каталунских полях не привела к победе Рима над гуннами, то культурный расцвет Европы стал бы невозможным, а культурный мир того времени неизбежно пришел бы к упадку, как случилось бы и с нами в случае поражения от Советов». Его высказывание, что у идеального политика должен быть твердый характер, смелость, оптимизм и выдержка, ясно указывает, чтов качестве примера он имел в виду самого себя. Однако он явно говорил не о себе, когда утверждал, что политику не нужен большой опыт, что ему не обязательно много знать, так как «всезнайки» в кризисных ситуациях чувствуют скованность в решениях вследствие своей осведомленности в отрицательных аналогиях и поэтому чаще испытывают срыв, чем люди, у которых нет таких больших знаний. Именно поэтому он никогда не поручал должностей, связанных с большой политической ответственностью, и тем более министерских
340
10.2.1933 г. Гитлер сказал: «Немецкий народ… я клянусь, что буду действовать впредь так же, как и вступая в эту должность». 24.2.1933 г. он заявил: «Немецкий народ будет решать, давать оценку и судить и может распять меня, если сочтет, что я не исполнил своего долга». 24 октября 1933 г. он, выступая в берлинском «Шпортпаласте», сказал: «Если я буду заблуждаться или если народ сочтет мои действия недопустимыми, то он может казнить меня. Я готов к этому».
Точно так же как Гитлер еще до прихода к власти отождествлял себя с рейхом и, говоря о Германии, постоянно имел в виду только самого себя, он после восхождения к власти продолжал игнорировать волю народа, хотя до этого письменно и устно торжественно клялся в обратном. Даже во времена своих крупных внешнеполитических неудач и военных поражений он не собирался держать данное слово, что уйдет в отставку. [341] Бесполезно искать ответы на вопрос, как вел бы себя Гитлер, если бы не был болен и если бы его личность не изменилась под влиянием болезней. Ведь между 1937 и 1945 гг. произошли очень большие изменения даже в сформировавшихся еще до 1914 г. представлениях о такой «неполитической» сфере, как живопись и архитектура.
341
Как бы ни изображала ситуацию нацистская пропаганда, события нельзя было искажать вечно. В 1942 г. было трудно, а в 1944-м уже невозможно поддерживать веру в победу Германии. В начале 1944 г. русские перешли бывшую восточную границу Польши. В апреле они достигли румынской границы. Немецкие войска не смогли выдержать их массированного наступления в июне 1944 г. В июле были освобождены Минск, Вильнюс, Пинск, Гродно, Белосток и Даугавпилс. Немецким дивизиям в прибалтийских государствах угрожала опасность окружения. Красная Армия приближалась к Восточной Пруссии. Военно-воздушные силы союзников регулярно бомбили немецкие города, деревни и пути сообщения. В марте 1944 г. американцы совершили первый дневной воздушный налет на Берлин. В Италии немецкие войска были выбиты в мае со своих позиций и вынуждены были отступать. 4 июня союзники вошли в Рим. Спустя два дня англичане и американцы начали решающее наступление на западе.
Не соответствуют действительности частые утверждения, что Гитлер, даже будучи государственным деятелем, оставался «творческой натурой», терпеть не мог «дисциплины ежедневных правительственных дел» и поэтому пытался уклоняться от выполнения административных задач. В период с 1939 по 1945 г. он подвергал себя изнуряющей дисциплине вплоть до полного изнеможения. Альфред Йодль на Нюрнбергском процессе сравнивал эту дисциплину с атмосферой концлагеря. То, что он порой подчеркнуто пренебрежительно относился к определенным политическим проблемам, объясняется не привычками «богемной» жизни, не отсутствием дисциплины и не отвращением к управленческим вопросам, а всесторонне обоснованным и принципиальным убеждением, что работа с повседневными политическими проблемами может интересовать политика такого ранга лишь косвенно. Поскольку он считал, что почти все зависит от его личных решений, то пренебрежение юридическими, административными и финансовыми проблемами оборачивалось против него самого, что особенно ярко проявилось во время войны, которую он, в отличие от Бисмарка, считал не продолжением политики другими средствами, а необходимостью и исторически важным актом по претворению в жизнь своего мировоззрения. Его увлечение функциями полководца и стратега отнимало столько времени, что даже Геббельс в 1943 г. записал в своем дневнике: «Мы слишком много управляем войсками и слишком мало занимаемся политикой. В нынешней ситуации, когда наши военные успехи не слишком велики, было бы лучше снова обратить побольше внимания на политические инструменты». Исходя из мировоззренческих соображений, Гитлер игнорировал то, что является само собой разумеющимся для каждого военного историка еще со времен Полибия: пропорциональный учет роли политики в войне. Типичным смещением акцентов является его высказывание 4 мая 1942 г., что «выплата вызванных войной государственных долгов» не составляет никакой проблемы с учетом приобретения территорий, хотя государственный долг, составлявший в 1933 г. 12–15 миллиардов рейхсмарок, к концу войны значительно превысил 350 миллиардов марок, [342] и эти инфляционные потери в значительной степени приходилось возмещать за счет населения Германии. Гитлер и здесь поставил реальность с ног на голову и остался при своем убеждении, что время политических решений еще не назрело. Он сослался на то, что отсутствие военных успехов и тяжелые поражения вынуждают его отказаться от политики, что выглядело вполне реалистично с его точки зрения. До самого конца жизни Гитлер, как и обещал в 1924 г. в «Майн кампф», остался верен своему мировоззрению и категориям политического мышления, сформированным еще в молодые годы. То, что он, будучи политиком, постоянно стремился к власти и пытался удержать ее, вполне естественно и не может быть поставлено ему в вину. Политика без власти и власть без успеха не в состоянии существовать долго. Однако его политика была враждебной людям, бесчеловечной и гибельной, и он систематически использовал свою законную власть для расширения незаконных властных полномочий, чтобы претворять в жизнь свои мировоззренческие представления, иметь тактическую свободу и нарушать любые обязательства, которым он в нормальных условиях должен был подчиняться. Будучи политиком, принципиально ориентированным на власть, он был ненасытен в своей жажде власти и пытался сконцентрировать в своих руках все больше сил, что еще больше усугублялось под влиянием болезней. Тот факт, что он был не в состоянии сохранить на длительный период времени уже достигнутое, являлся неизбежным следствием такой политики. Таким образом, все достигнутые им при определенных обстоятельствах политические и военные успехи в конечном итоге должны были превратиться в мнимые, особенно если учесть, что он и внутри страны, и на международной арене постоянно искал новые цели для своей агитации.
342
Данные о государственном долге в 1933 г. варьируют от 12 (у Больмуса) до 15 миллиардов (у Пиккера), а к концу войны от 379,8 (Больмус) до 390 миллиардов (Пиккер).
ГЛАВА 10
ПОЛКОВОДЕЦ И СТРАТЕГ
3 февраля 1933 г., спустя 4 дня после назначения на пост рейхсканцлера, Гитлер заявил высшему командному составу рейхсвера: «Самое опасное время — это период строительства армии. Теперь станет ясно, есть ли во Франции государственные деятели. Если да, то они, не дав нам времени, нападут на нас». Хотя до сентября 1933 г. он вел себя в этом отношении сдержанно, в отличие от Константина фон Нейрата и Вернера фон Бломберга, которые открыто призывали к вооружению, но в принципе он уже раньше готов был стать военным лидером и стратегом и, веря в правильность своей программы, [343] в свои задатки, знания, способности, интуицию и силы, попытать счастья в военной области, памятуя о своих прежних политических успехах. Когда в сентябре 1939 г. разразилась война, он подошел к ней не с пустыми руками и с полным правом мог ставить требования, а в случае необходимости проводить их в жизнь насильственными методами, что он ставил себе в заслугу в сложных ситуациях до самого конца жизни. За шесть лет и шесть месяцев он принял закон о предоставлении чрезвычайных полномочий (24.3.1933), подготовил первую ступень ада на земле для евреев на территории Германии, устранил профсоюзы (2.5.1933), вынудил политические партии к «самороспуску» (июнь-июль 1933), заключил конкордат между Германией и папской курией (22.7.1933), провозгласил закон «о возрождении рейха» (30.1.1934), подавил претензии СА на преимущественный статус по отношению к рейхсверу (30.6.1934), провозгласил себя «фюрером и рейхсканцлером» (2.8.1934) и принял у вермахта присягу на верность «Адольфу Гитлеру, фюреру немецкого народа и рейха». 19 августа 1934 г. он собрал 90 % голосов на референдуме, а 13 января 1935 г. — 91 % голосов в Саарской области и записал в число своих побед решение Лиги Наций о возврате Саара Германии. 16 марта 1935 г. он ввел всеобщую воинскую повинность, а 7 марта 1936 г. восстановил полный военный суверенитет над Рейнской областью, введя войска в демилитаризованную зону. Он «возвратил» в состав Германии Австрию и Судетскую область (с марта по октябрь 1938), а в марте 1939 г. оккупировал Богемию и Моравию, создав там протекторат.
343
Под программой здесь понимается не программа НСДАП из 25 пунктов, а программа мирового господства.
Немецкие солдаты, отправлявшиеся на войну с Польшей, не испытывали особого восторга, но в большинстве своем считали совершенно естественным отдать свои жизни на защиту завоеваний Адольфа Гитлера, который в первые годы после прихода к власти постоянно заявлял о своем миролюбии и даже в 1939 г. был для них лишь великим политиком и удачливым государственным деятелем, но не считался полководцем и стратегом, да и внешне не претендовал на это. Как заявил Йодль перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, командование «и вместе с ним вся германская армия были поставлены перед неразрешимой задачей: вести войну, которой они не хотели, под руководством верховного главнокомандующего, чьим доверием они не пользовались и которому сами доверяли лишь в определенной степени». Однако это заявление лишь частично соответствует действительности.