Адония
Шрифт:
– Нет, – помедлив, ответил старик. – Мы ничего не станем скрывать. Когда братья узнают твою историю – никакого соблазна не родится в их душах. Напротив, они ещё усерднее будут в молитвах.
Клипер медленно огибал скалистый утёс. «Жизнь едва началась, а я уже точно знаю, где будет моя могила. Как странно.»
Долго лавировали по узким, кажущимся непроходимыми протокам. Наконец, открылась каменная добротная пристань. Борт клипера мягко ткнулся в подвешенные вдоль кромки мола толстые связки подгнившего тростника. На
– Нас никто не встречает? – негромко заметила Адония.
– Все уже знают, что мы прибыли, – ответил старик. – Но соберутся в трапезной только к вечеру. Сейчас никто не оставит ни работ, ни молитвы.
Покачнувшись и едва не упав, Адония ступила на берег. Старик, придерживая девушку за локоть и так же нелепо раскачиваясь, повёл её к белеющему в конце мола каменному строению. Смущённо проговорил:
– После стольких дней в море – по твёрдой земле ходить трудно…
– Где, – спросила Адония, озирая окрестности, – мне можно будет устроиться?
– Вот когда, – ответил старик, вводя её в длинный каменный дом, – осмотришь здесь всё, тогда и решишь. Поселишься, где понравиться больше всего.
– Почтенный отче, – сказала Адония, когда они вошли в аккуратную, скромно обставленную комнату. – Мне нужно исповедоваться.
– Облегчить душу – это главное дело, доченька. Посмотришь на братию, и, к кому сердце потянется – того и проси принять исповедь.
– Примите вы, отче.
– Прямо сейчас?
– Если можно.
Старик кивнул, произнёс вслух несколько молитв, присел на невысокую скамью и приготовился слушать. Однако Адония, как ни старалась, не могла произнести ни слова. Она лишь дрожала, как в лихорадке, и кусала неровно сросшиеся губы.
– Пойдём, – сказал старик, вставая, – пойдём, доченька, походим по острову. Подыши свежим воздухом, наполни глаза простором. Времени у нас, прости за напоминание, предовольно.
Они вышли из дома и двинулись по неширокой мощёной плоским булыжником дорожке. Спустя час, когда Адония повернула, огибая угол скалы, её взгляду открылась длинная, неровная линия серых коробок, обращённых маленькими, в решётках, оконцами в сторону моря.
– Что это? – внезапно остановившись и как будто испугавшись чего-то, спросила девушка.
– Западный край Эрмшира. Первое пристанище для наших гостей.
– В этих коробках…
– Да, доченька. Сюда помещаются те, кого мы привозим. Отъявленные, непримиримые. Вроде известных мне из твоих упоминаний Регента или Филиппа.
– И… Что?
– Они находятся в полном уединении по многу лет. Еда и вода им подаётся так, что они не видят самих подающих. Перед их глазами – лишь море да птицы. Что, подумай, совершается в преступной душе, когда глаза день за днём видят величественную красоту морского заката?
– А по скольку лет?
– Каждый – по разному. Однажды приходит день, когда гость обращается к приносящим еду… как
– И что тогда?
– Тогда мы спрашиваем у гостя согласия и переселяем на другой, лесной остров, где шум прибоя не мешает вести беседы. К восточному берегу Эрмшира.
– И гость теперь каждый день видит красоту восхода.
– Именно так.
– Там – тоже коробки?
– Там – уже нет. Отдельно стоящие, из брёвен, домики-кельи. Там гость никого из соседей не видит. Он говорит только кем-то из братьев.
– Но из домика можно сбежать?
– О, нет. То есть, возможность имеется, но пока в человеке бодрствуют такие мысли, он не покинет западного берега. Ни за что.
– Кто же знает, какие мысли бодрствуют в человеке?
– Для братьев, проведших здесь жизнь – это открытая книга. Тем более, что, пройдя подобное…
– Подождите, отче! Вы хотите сказать, что некоторые из монахов…
– Разумеется. И не некоторые. Подавляющее большинство братии – это те, кого привезли когда-то сюда как отъявленных, кровавых злодеев. Те, чьи души… как бы выговорить на понятном тебе… излечились.
– Какая странная мысль. Преступника можно не наказывать, а… лечить?
– И можно, и нужно. Ах, если бы иметь возможность рассказать об этом всем тюремщикам на земле!
– Какой странный закон, отче.
– О чём ты?
– О дальнейшей судьбе… гостя. Отсюда можно бы было сбежать – но только в том случае, если удалось бы сбежать от себя.
– И к тому же, вообрази, что получает здесь человек взамен петли или топора, там, в большом мире!
Они некоторое время шли молча. Затем старик произнёс:
– Если желаешь, завтра можем взять лодку и отправиться к восточному берегу.
– Да, отче. Очень желаю.
Излечение
Утром следующего дня они уже стояли под старым дуплистым деревом на вершине большого холма. Внизу, на просматриваемых сквозь заросли деревьев полянах, виднелись небольшие бревенчатые домики.
– Ах, как бы хотелось поселиться здесь! – вздохнула Адония и глаза её наполнились слезами. – Устроить возле домика огород. Посадить овощи. Своими руками… Я никогда не видела, как растёт морковка. Только на кухне… И взять сюда мою собачку… И ах, если бы только ещё одно – ту картину, его портрет возле водяной мельницы!
– Но ведь собачку сюда допустить нельзя!
– Почему же?
– Место не то.
– Не понимаю.
– Видишь ли, за много веков здесь устоялось место всеобщего покоя и тишины. Никто, даже самые маленькие птички, не боятся здесь человека. Если ты поднимешь кверху ладонь, на неё тотчас присядет птаха – за крошкой хлеба. Доверительно, просто! А теперь представь, что по здешним полянкам забегает охотничья собака!