Адская Бездна
Шрифт:
Некоторые, с позволения сказать, студенточки, любопытные, как все женщины, но храбростью не уступавшие мужчинам, верхом, с заряженными ружьями в руках, вносили радостное оживление в картину суровых сборов, напоминавшую известное полотно Ван дер Мейлена.
Юлиус застал Самуила отдающим распоряжения относительно будущей диспозиции, словно какой-нибудь главнокомандующий.
— Все забываю сказать тебе, Юлиус, — смеясь, заметил он, — что за это время я успел еще немножко позаниматься псовой охотой. Кстати, у тебя превосходные доезжачие. В лесу
Не успел прозвучать сигнал, как студенты и собаки вперемешку ринулись вперед, все вместе, с лаем и воплями. Да, вопреки стараниям Самуила это была не стройная, правильная охота знатоков, а разнузданный яростный набег, в котором тоже есть своя красота. Завывания рожков в духе Дампьера, испуганные взвизгивания и смех женщин, улюлюканье мужчин, тявканье псов, ружейная пальба нетерпеливых и неопытных охотников, стреляющих впустую, — все это ворвалось в лес и понеслось подобно урагану.
Однако превосходные стратегические планы Самуила и доезжачих восторжествовали над всей этой неразберихой. Сначала загнали оленя, потом пришел черед кабана.
Предсмертные хрипы зверя потонули в трубных, оглушительно-бодрых звуках рожков; потом все смолкло — и рев вепря, и рожки.
В это мгновение послышалась другая музыка. То была мелодия танца. Звуки приближались. Резвому пиликанью двух скрипок вторил веселый хор. Сквозь весь этот шум то и дело доносились взрывы звонкого смеха.
Еще минута, и в конце просеки, на которой собрались охотники, показалось десятка два веселящихся по-воскресному нарядных парочек.
То была свадебная процессия Готлиба и Розы, которые обвенчались в то же утро.
Заметив студентов, участники свадебного шествия сделали было вид, что смущены, и попытались уклониться в сторону.
Но Самуил, приблизившись к Розе, галантно произнес:
— Госпожа новобрачная, позвольте мне преподнести вам дичь для вашего свадебного пира — кабана и оленя. Если вы соблаговолите пригласить и нас, мы поужинаем вместе, а потом будем танцевать до утра. Угодно ли вам оказать мне честь, оставив за мной первый танец?
Роза взглянула на Готлиба; тот кивнул в знак согласия.
Запев в два голоса, рожок и скрипка скрепили союз свадьбы и охоты, и обе компании отправились каждая своей дорогой, условившись встретиться вечером.
— А теперь лекция по истории! — объявил неутомимый Самуил. — Я предлагаю вашему вниманию диссертацию в раблезианском духе. Тема: «Институт брака от Адама до наших дней».
— Браво! Вот это наука так наука! — закричали присутствующие, заранее очарованные.
Жизнь ли на свежем воздухе была тому причиной или пример этого вечно кипучего, не ведающего усталости Самуила, но, так или иначе, силы и способности студентов за последние три дня словно бы удесятерились; деятельность физическая и духовная взаимно питали друг друга, и тело успевало отдохнуть за то время, пока работал
Вечер ознаменовался свадебным пиром. Он был грандиозен. Бургомистр Пфаффендорф напился там до потери сознания. Когда же от дичи не осталось ничего, кроме костей, а от вина — ничего, кроме бутылок, раздалась музыка и начался бал.
Самуил предложил руку Розе; Лолотта пустилась в пляс с Пфаффендорфом.
Студенты приглашали на танец самых хорошеньких деревенских девушек, а гризетки из Гейдельберга поделили между собой мельников и арендаторов. Неистовые пляски до упаду много способствовали окончательному слиянию Ландека с Гейдельбергом.
Только Трихтер и Фрессванст не танцевали. У них было занятие посущественнее: они пили.
В полночь Самуил Гельб, милостивый тиран во всем, что касается удовольствий, не склонный ни ограничивать разнузданных излишеств, ни поощрять их, все же неумолимо отдал приказ расходиться.
— Меня ждет тяжкое испытание! — вздохнул Трихтер. — Ведь надо проводить Лолотту в Ландек… ох! до самых дверей дома.
— Что ж! Я тебя не оставлю, — сказал Фрессванст, полный сочувствия к другу.
— Благодарю тебя, о великодушный друг! — проникновенно ответствовал Трихтер, пожимая ему руку.
И наши доблестные пропойцы, суровые и молчаливые, вдвоем проводили до самой деревни взвинченную, без умолку болтающую Лолотту. Когда же они исполнили свой долг, водворив свою спутницу в ее жилище, Трихтер сказал Фрессвансту:
— Я бы выпил.
— Само собой разумеется, — отозвался Фрессванст.
Красноречивым жестом, сопровождаемым ухмылкой блаженного предвкушения, Трихтер указал своему другу на дверь одного из домов, над которой в прозрачной тьме чудесной летней ночи виднелся венец из виноградных лоз, отягощенных ягодными кистями.
Не тратя лишних слов, Трихтер ударил кулаком в дверь. Никто не отозвался, в доме не было слышно ни звука, ни шороха. Трихтер постучался еще раз, погромче. Ответом ему был лишь собачий лай.
— Эй! Э-ге-гей! — заорали Трихтер и Фрессванст, барабаня в дверь ногами.
Собака лаяла, надрываясь от ярости.
— С ней втроем, — заметил Трихтер, — мы в конце концов кого-нибудь да разбудим. Ага! Вон открывается окно.
— Что вам надо? — спросил чей-то голос.
— Водки, — отвечал Трихтер. — Мы два бедных путешественника, и вот уже целых пять минут нам нечем промочить горло.
— Мужа нет дома, — объяснил голос.
— Нам не нужен ваш муж, нам надобно кое-что покрепче.
— Подождите.
Через мгновение им открыла дверь полусонная старуха, чьи глаза слипались и мигали еще чаще, чем свеча, которую она держала в руке. Поставив свечу и пару стаканов на стол, она, все еще не в силах побороть дремоту, принялась на ощупь шарить в буфете.
— Ей-Богу, спиртное все кончилось, — пробурчала она. — Муж-то, сказать по правде, затем и поехал в Неккарштейнах, чтобы запасти то, что в хозяйстве надо. Ну да погодите, вот тут, кажется, осталось немного водки.