Адская рулетка
Шрифт:
Вопрос, который он задал сейчас, был очень непростой. Наверно, ни Сарториус, ни тем более я сразу на него ответить не могли, хотя думали об этом не раз.
— Вероятно, для начала надо двор раскопать, — дипломатично произнес Глеб,
— там ведь, под снегом, мертвецы лежат. Боря и Жора — вон там, где бочка была. Мы их туда с Валеркой отнесли в тот же день, когда пурга началась, чтоб в комнатах не тлели. Да еще эти, суреновские… Сейчас-то они смерзлись, а будет оттепель — начнут гнить. Могут бациллы в колодец просочиться, трупный яд…
— Согласен, — кивнул
боя с соловьевской командой и ожидания «у моря погоды». Но вот погодаустановилась. Что дальше? Будем считать переговоры открытыми?
— Сергей Николаевич, — сказал я, — погода-то установилась, но соловьевские парашютисты — еще нет. То есть мы еще не установили: замерзли они к хренам в тайге или еще оттаять могут? Не думаю, будто они такие простые, чтоб не подготовиться к погодным неприятностям.
— Резонно. — Сорокин, должно быть, не уловил в моих словах никаких подвохов. — Но все-таки надо подумать, как дальше работать и что мы, собственно, здесь делаем. Насколько я понимаю, тут через несколько часов может появиться большая группа ваших, бариновцев. Наверняка Сергей Сергеевич не очень рад нашему временному альянсу. Не любит он делиться. Ты со мной согласен, Коля?
— Я все-таки Дима, компаньеро Умберто. — Мне показалось своевременным это напоминание. — И Сергей Сергеевич Баринов — мой родной отец. Наверно, даже по морде видно.
— Видно. Но я смею надеяться, что ты и он — это два разных человека. Каждый со своей головой и со своим внутренним миром.
— У меня, Сергей Николаевич, нет внутреннего мира, — хмыкнул я. — Во всяком случае, ни от вас, ни от отца там секретов нет. Даже без всяких приборов.
— Это ты преувеличиваешь. Без приборов и я, и Сергей Сергеевич можем только считывать с поверхности. То, что ты уже сформулировал и намерен выдать в ближайшие минуты. Но суть, конечно, не в этом.
— А в чем?
— А в том, что ты, положа руку на сердце, не столько сыновний долг выполняешь, сколько боишься против бати слово сказать. Ты ведь внутренне осуждаешь его деятельность, это я точно знаю.
— «Да здравствует Павлик Морозов!»? Это уже было, Сергей Николаевич. Я два раза на один прикол не покупаюсь. Вообще, если вы рассчитываете, что в душе я готов за мировую революцию побороться, то и правда ни фига в моих мозгах не разбираетесь.
— Может быть. Хотя, знаешь ли, ты сам себя недооцениваешь. Я думаю, ты немного актер. Вжился в образ — и играешь. Циника, бандюгу, труса. А вот то, что ты в самолете нажал красную кнопку, показывает, что в тебе живет герой.
— Сергей Николаевич, моим военно-патриотическим воспитанием еще в детдоме занимались. И в школе, и в комсомоле, и в армии, и в институте… Не надо продолжения. Тем более по старой методике. То, на чем вас с моим отцом воспитывали, к нашему поколению уже не подходило. А к последующим — совсем другие ключи нужны.
— Знаешь, — вмешался
— А я доказать могу. Я готов поверить — хотя и говорят, будто это сказки,
— что во время гражданской войны были романтики, готовые жрать суп из воблы, дохнуть от тифа и в конном строю ходить на проволоку и пулеметы, чтоб отдать землю крестьянам где-то в Гренаде. Я даже уверен, что такие были. И их было много. Иначе ни фига не получилось бы. А потом, год за годом, наше Отечество этот романтизм из горячих голов вышибало, причем иногда — вместе с мозгами. На его место приходил прагматизм. У вашего с отцом поколения романтизма оставалось процентов пятьдесят. У нашего — двадцать пять, а у моих ребятишек
— дай Бог, чтоб на десяток сохранилось. Поэтому, скажу откровенно, не верю я в то, что вы, Сергей Николаевич, сможете что-то развернуть. Да, народу хреново, но он знает: гражданская война — в два раза хреновей. Не обижайтесь!
— В этом что-то есть, — произнес Фрол, — хотя даже я с тобой не соглашусь. Чего-то мне мешает. Вроде с первого взгляда все верно: живем для денег, а деньги из нас скотов делают. Но в том году, когда у меня их было по горло, я себя чувствовал намного фиговей, чем сейчас, когда их нет. Воли больше, ничто руки не вяжет.
— Это уже не переговоры, — усмехнулся я, — а проповедь. Или политбеседа. Направление бесперспективное. Тем более что у меня политических взглядов почти нет. Давайте ближе к теме. Ситуация в нашем дружном коллективе — известная байка про мужика с волком, козой и капустой. Причем роль мужика-миротворца играет общая опасность от парашютистов Соловьева.
— А остальные роли?
— Волк — это ваша команда, коза — наша, а капуста — Середенко и его малыши. Середенко, пока безоружен, для нас съедобен. А вам — не нужен.
— Тут похуже, — усмехнулся Фрол, — вот прибудут ваши ребята — и волком
станешь ты. Если, конечно, вовремя не взять в заложники.
— Спасибо, но это может вызвать жертвы с обеих сторон. Ваня с Валеркой — суперсолдаты, с ними так легко, как в прошлый раз, может и не получиться. Кстати, не исключено, и Середенко с ребятами вмешается на моей стороне. Может быть, поступим проще? Если вам неприятно встречаться с чудоюдовцами — есть время уйти отсюда. Хотя бы в одну из трех охотничьих избушек — к Женьке, Генке или Максиму. Думаю, Дмитрию Петровичу это понравится больше, чем еще один погром на заимке.
— Мысль неплохая, — произнес Сарториус с заметной иронией. — Но, видишь ли, Дима, она подразумевает, что Ваня Соловьев останется у тебя. И ты, при поддержке подкреплений, займешься добыванием тех вещей, за которыми тебя прислали. То есть нам предоставляешь возможность тихо смыться, а себя оставляешь при всех козырях.
— Вовсе не уверен. Во-первых, Ваня нужен мне только как солдат.
— А во-вторых?
— Во-вторых, я не убежден, что моему отцу понравится это решение. Мне кажется, он предпочел бы не выпускать вас отсюда. И даже пошел бы на риск меня потерять, потому что для него гораздо важнее уничтожить вас.