Адъютант его превосходительства
Шрифт:
Ничего в нем не было ни таинственного, ни устрашающего. Им даже нравилось, что обличьем и манерами он походил на людей их круга. Они оба не были новичками в своём деле, за долгие годы репортёрского труда им приходилось интервьюировать недоступных премьер-министров и коронованных особ, выдающихся учёных и всемирно знаменитых писателей, удачливых комиссаров полиции и не менее удачливых преступников, так что ранги и титулы, равно как самые блестящие, так и рождённые скандальными сенсациями, уже давно перестали быть предметом их репортёрского поклонения или трепета.
Но эта встреча была совершенно иного рода. Она обещала небывалую сенсацию.
Прежде всего впечатляло само учреждение —
И вместе с тем эта власть каждый день могла рухнуть. Колен и Жапризо немало поколесили по этой взбудораженной стране, правда, на фронт они — так и не сумели попасть, но и того, что удалось им повидать, было предостаточно для твёрдого приговора: наспех сколоченная республика большевиков обречена. Она вся — во власти разрухи и бесхозяйственности. И безусловно, в самое ближайшее время рухнет. Гибнущей, по их представлению, новой русской государственности могло помочь лишь животворное экономическое влияние с Запада. Но журналисты твёрдо знали, что никакой помощи, даже мизерной, не будет.
Как же в этой обстановке поведёт себя главный чекист всей Украины? Разумеется, профессиональная деликатность, журналистская этика не позволили господам журналистам включить в круг своих вопросов прямой: на что вы, большевики, надеетесь? А так хотелось спросить! Задать вопрос и посмотреть, как будет реагировать этот неприступный чекист. И в то же время они рассчитывали, что их проницательная опытность, несомненно, поможет им найти в любом ответе Лациса интересующий их смысл. Затем, придав этому ответу нужную форму, они подадут его как сенсацию. Важно, чтобы Лацис много говорил. Надо так построить беседу, чтоб главный чекист разоткровенничался — тут его можно и подловить.
Но первой неожиданностью для них была внешность Лациса, его манера держаться, вести беседу — в общем, весь облик и линия поведения этого человека. О да, конечно, они не верили тем своим не в меру впечатлительным и нервным коллегам, которые представляли чекистов эдакими людоедами, дикарями в кожаных куртках и с заряженными наганами в руках. Однако они ожидали увидеть человека, в котором его происхождение из низов не сможет нивелировать никакой высокий ранг. А тут все иное — внешность Лациса никак не вписывалась в этот предварительный портрет. Тонкий мужественный профиль, выказывающий в Лацисе умный и сильный характер. И глаза тоже поразили господ журналистов: чего в них было больше — спокойствия, ироничной насмешливости, уверенной основательности? Такой человек, судя по всему, стремится видеть вещи такими, каковы они есть в действительности, а не такими, какими хотелось бы ему их видеть.
Лацис, как надлежало хозяину, первым нарушил почтительное молчание журналистов. И к тому же заговорил с журналистами по-английски:
— Как себя чувствуете у нас, господа?
— О, мосье, хорошо! — заулыбался Жапризо. — Мы увезём самые тёплые воспоминания.
— И неплохой материал для своих газет. Не правда ли? — в свою очередь улыбнулся Лацис.
— Объективный, — корректно вставил Колен, а про себя подумал: «Похоже, что чекист берет инициативу в свои руки. Не мы его интервьюируем, а он нас!»
Лацис остро посмотрел на Колена, лицо его посуровело.
— На страницах вашей газеты последнее время печатается особенно много небылиц о Советской России. Недавно в одном из номеров я прочитал даже, что русский народ ждёт не дождётся, чтобы его поскорей завоевала Англия.
Колен
— Мистер Лацис, это пишут русские.
— Кого вы имеете в виду? — быстро спросил Лацис.
— За границей сейчас много русских. Очень много. А у нас печать — демократическая. Вот и пишут…
— Вот вы о ком… Но, господа, вы ведь понимаете, что эти русские, равно как и воюющие в армиях Деникина и Колчака, давно потеряли право говорить от имени русского народа, став наёмниками у вас, иностранцев: у англичан, французов, американцев… Ведь победи вы, никакой «единой, неделимой России» не будет. — Лацис с усмешкой посмотрел на Колена: — Для вас, я полагаю, не является секретом конвенция о размежевании зон влияния между союзниками. По этому документу в английскую сферу входят Кавказ, Кубань, Дон… — Лацис перевёл взгляд на Жапризо, торопливо писавшего в блокноте — А во французскую включены Крым, Бессарабия, Украина. Я не говорю уже о землях, на которые зарится Япония, и о претензиях Америки.
В кабинете воцарилась тишина. Её нарушил Жапризо:
— Господин Лацис, позвольте задать несколько вопросов?
— Пожалуйста. — В голосе Лациса прозвучали насмешливые нотки.
— Правильно я понял, что всех, бежавших за границу, вы расцениваете как ваших врагов? — Жапризо казалось, что этим вопросом он поставил Лацису ловушку.
— Нет, конечно! Я убеждён в том, что среди русской эмиграции в Париже и Лондоне есть порядочные, честные люди, хотя и не разделяющие идей большевиков, — сдержанно и спокойно ответил Лацис, все более отчуждаясь от своих собеседников.
— Идея большевизма создать государство рабочих и крестьян… — убеждённо начал было француз.
— Оно уже создано, господин Жапризо. Вы две недели вояжируете по территории первого в мире рабоче-крестьянского государства! — жёстко прервал его Лацис.
— Простите за неточность. Тогда я сформулирую вопрос проще. Как в вашем государстве рабочих и крестьян относятся к дворянству?
«Ну, уж на этот крючок он должен обязательно попасться», — лукаво подумал француз.
— Пушкин и Толстой были дворянами. Смешно не понимать значения передовой части дворянства в истории русской культуры и в истории революционного движения. Тогда нужно отказаться от Радищева, от декабристов. — Лацис внимательно посмотрел на журналиста. — Но, задавая этот вопрос, мне кажется, вы имели в виду другое. У вас там кричат, что мы репрессируем всех, власть имущих в прошлом, что в застенках Чека томятся лица, виновные лишь в том, что они родовитого происхождения. Ваши газеты взывают к спасению этих жертв большевистского террора.
Лацис снова пристально взглянул в глаза журналистам — он пытался докопаться до их человеческой сути: кто они? Честные, но заблудшие люди? Или ловкачи-писаки, ищущие сенсаций? Правда ли им нужна или только правдоподобие? А может, им не нужна ни правда, ни ложь — они ещё до приезда сюда знали, о чем будут писать?.. И все же Лацис продолжал выкладывать им, подавшись вперёд:
— А известно ли вам, господа, что до недавнего времени мы великодушно и зачастую излишне мягко относились к врагам, применяя в отношении них такие меры, как выдворение из страны, ссылка в трудовые лагеря, а некоторых просто отпускали под честное слово. Вот как, например, генерала Краснова, руководителя первого мятежа против революции. Он же, дав слово чести не воевать против Советов, удрал на Дон и стал во главе тамошней белогвардейщины. И не он один изменил своему слову. Достопочтенные генералы Загряжский и Политковский, очутившись на свободе, приняли участие в заговоре Локкарта и других иностранных дипломатов.