Адъютант императрицы
Шрифт:
В конце коридора была открыта вторая дверь. Они все больше углублялись внутрь каменного мешка, и чем дальше шли они, тем тусклее становился свет, попадавший сюда через редко разбросанные слуховые окна.
Наконец они прошли через небольшую переднюю. Позади нее находилась тяжелая железная дверь.
Комендант ввел Пугачева в маленькую комнату с выкрашенными в белый цвет стенами, с простою кроватью, столом и несколькими стульями. Единственное окно с крепкою железною решеткою выходило на крошечный дворик, который был окружен такими высокими стенами, что в глубине его царил унылый
Пугачев несколько нерешительно перешагнул порог этого мрачного помещения. Он никак не мог понять, почему это комендант для исполнения переданного им поручения или для передачи ему ответа на доставленное письмо привел его в эту непроглядную глубь старого крепостного здания; но, прежде чем его мысли могли принять ясную форму, комендант снова перешагнул порог и сказал сопровождавшему офицеру:
— Этот казак арестован!
— Арестован?.. Я! — возмущенно воскликнул Пугачев. — Я, ни разу не провинившийся по службе? Никогда ничего мне не могло быть поставлено в вину! Это невозможно!.. Что сделал я?
— Ты арестован согласно приказу ее императорского величества государыни императрицы! — сказал комендант, в то время как офицер приставил к порогу комнаты двух часовых с примкнутыми у ружей штыками. — У арестанта должна быть хорошая пища — и я сам позабочусь об этом, но под страхом смерти никто не должен входить в каземат, кроме сторожа, которого я назначу для этого, никто не смеет разговаривать с ним, отвечать на его вопросы!
— Это невозможно! — вне себя воскликнул Пугачев. — Это недоразумение, какая-то путаница. Неужели же просьба о воле, на которую я осмелился сегодня, будет наказана столь сурово! О, в таком случае, — воскликнул он с налившимися кровью глазами, — Боже великий, пошли Свои гром и молнию на головы еретиков, которые затоптали ногами святейшие законы и унизили свободных людей до положения рабов!
На губах Пугачева выступила пена. Он хотел броситься на солдат, но по знаку коменданта они уже с грохотом захлопнули тяжелую железную дверь, ключ заскрипел в замке, пленник был наглухо заперт.
— Вы останетесь со своими людьми в этой передней, — отдал офицеру приказание комендант. — Я позабочусь о вашей смене; вам известны инструкции, и вы будете точно следовать им.
Убедившись еще раз в надежности дверного запора, комендант удалился.
Офицер сел на скамеечку возле окна и стал смотреть на мрачный двор, в то время как солдаты с ружьями в руках расположились на стоявшей у стены скамье.
Из каземата сквозь толстые стены и тяжелую железную дверь глухо, как бы издалека раздавались ужасные проклятия и дикие, яростные крики. Они звучали так страшно, что офицер и солдаты по временам вздрагивали. Казалось, будто хищный зверь пустыни с рычанием потрясал стены своей клетки или демон адской преисподней намеревался взорвать страшные цепи, которыми был прикован к бездне вечного мрака. Но ни один мускул на лице солдат не дрогнул: все они молча и неподвижно сидели на своих местах, они знали свой приказ по службе, остальное их не касалось, и каждый из них, привыкший к крепостной службе, уже переживал что-либо подобное, не зная и
Солнце уже зашло. Гвардейцы, окруженные толпами ликующего народа, мало–помалу возвращались в свои казармы. Петербургские улицы теперь были настолько же оживлены толпившимся народом, насколько были тихими и вымершими в предобеденное время. Окна Эрмитажа в Зимнем дворце светились, так как близился час, когда в покои императрицы съезжалось самое избранное придворное общество.
По берегу Невы, со стороны Александро–Невской лавры сквозь толпившийся народ ехала карета; ее окна были плотно закрыты зелеными занавесками; на ее дверце не видно было герба, на кучере не было ливреи. Никто не обращал внимания на этот простой возок, которому то и дело приходилось останавливаться и ожидать, пока густая толпа расступится и даст ему дорогу.
Этот возок свернул на большой мост, ведший к крепости, и наконец остановился перед теми же самыми воротами, в которые несколько часов перед тем въехал Емельян Пугачев, чтобы передать коменданту доверенное ему письмо.
Часовой подошел к карете; ее дверцы растворились, и часовой увидел перед собой монаха в длинной рясе, с глубоко надвинутым на голову клобуком и прикрывавшим лицо, так что нельзя было разглядеть его. Монах протянул часовому составленный по всей форме и снабженный большой печатью пропуск, и так как солдат удостоверился в подлинности печати, то карета проехала воротами во внутренний двор, где караульный офицер снова открыл ее дверцы.
— Нужно тотчас же позвать коменданта, у меня есть приказ к нему, — сказал монах голосом, который звучал слишком высокомерно и повелительно для простого чернеца.
Вскоре показался на дворе и комендант; не говоря ни слова, монах подал ему письмо, которое перед тем показывал караульному офицеру.
Генерал посмотрел на печать и, покачивая головою, окинул взором столь необычного передатчика приказа. Но на его лице отразилось еще большее удивление, когда он прочитал содержание письма; тем не менее он ни словом не выразил своего удивления и лишь сказал монаху то же самое, что несколько часов назад сказал Пугачеву:
— Следуйте за мной!
На вопрос караульного офицера комендант отклонил предложение сопутствовать ему и рядом с монахом, который был выше его почти на целую голову, зашагал по тем же самым длинным переходам, по которым вел и Пугачева.
В передней, где находились офицеры и стража, горел большой фонарь. При появлении коменданта офицер и солдаты вскочили со скамей. Из находившегося за стеной каземата все еще раздавались шумные, грозные проклятия, сопровождаемые гулкими ударами в железную дверь.
— Откройте! — распорядился комендант. — По приказу генерал–фельдцейхмейстера этому монаху открыт свободный доступ к арестанту.
— Он неистовствует, ваше превосходительство! — сказал офицер. — Как вы изволите сами слышать, открывать дверь и входить к нему опасно.
— В таком случае приготовьтесь связать его, если это понадобится, — приказал генерал.
— В этом нет необходимости, — сказал монах глубоким, сочным голосом. — Как бы там ни было, откройте, я не нуждаюсь ни в чьей помощи.