Аэций, последний римлянин
Шрифт:
— Я молод и, кажется, красив, сиятельный, и кровь во мне играет… Ты же, непобедимый, уже достиг счастливого равновесия и поры охлаждения крови… Ты ведь можешь быть отцом королевны…
Аэций, хотя в нем бушует страшная буря чувств, внешне уже совершенно владеет собой. Неужели дать повод для насмешек?.. Пойти на то, чтобы в Риме и в Равенне кружили злые шутки о том, как пятидесятипятилетний диктатор, охваченный неожиданным вожделением, схватился из-за пленницы с красивым двадцатилетним воином?.. Никогда! Но как найти выход, чтобы не оказаться в смешном положении?
— Понимаю, Майориан, —
Майориан даже не улыбнулся. До чего же легко сдался твердый, непобедимый Аэций… Юношу распирает все большая гордость, а кроме того, он чувствует, что вот уже горячей волной приливает к голове бурлящая кровь… Он видел королевну… Поистине прекрасна… Он видел только ее светловолосую головку, а теперь увидит всю… и такую красавицу заключит в объятия… первый!.. первую самую знатную деву храброго народа!..
«Только бы вызвать улыбку на этом застывшем от гордого страдания лице… Она, должно быть, в сто раз прекраснее, когда улыбается… Верно, все еще убивается по своему жениху, но не должен же я нравиться ей меньше, чем самый красивый франк…»
Когда через минуту они оба стали перед знатной пленницей, Аэций на салическом наречии объяснил ей, чего они от нее добиваются. Говоря, он с трудом сдерживал тоску, горечь и ревность: до чего же она красива и молода… И до чего красив и молод Майориан… Несомненно, самый красивый молодой человек, которого он когда-либо видал… Великолепная пара…
Повторив еще раз с грозным нажимом, что она обязана сделать выбор, Аэций цеплялся за надежду, что суровая франконская добродетель окажется сильнее страха, и она скорее бросится на меч, чем согласится отдаться победителю… Ах, как бы торжествовал тогда Аэций над щенком!
Но королевна, как будто и не была франконкой, а тем более девицей, с любопытством долгое время вглядывается в одного, потом в другого и, не опуская глаз, уверенно прикасается к плечу Аэция.
— Я пойду с тобой…
— Сколько тебе лет? — спрашивает Аэций, уверившись, что все это не сон.
— Зимой начну семнадцатую весну…
— Ты могла бы быть моей внучкой…
Королевна не отвечает. Она стоит подле ложа и — как ей велели — снимает с себя одежды. Она уже сняла с ног башмаки, скинула с плеч пурпурное, златотканое, захваченное в какой-то римской вилле платье. Но когда коснулась ладонями длинного, касающегося самых кончиков ног пеплума («Тоже похищенный, — думает Аэций. — Может, снятый с изнасилованной и убитой римлянки?»), вся задрожала и закрыла лицо руками.
— Не могу, — прошептала она, опустившись к подножию ложа.
Патриций смотрит на нее с удивлением.
— Почему ты выбрала меня, а не другого? — спрашивает он.
Франконка не отвечает.
Аэций пресыщен, горд и счастлив. С восхищением,
— Ты дала мне много радости и наслаждения… Я благодарен тебе и не хочу, чтобы ты пострадала, оказалась несчастливой и опозоренной. Я бы с радостью взял тебя с собой в имперские земли, но не могу… Отослал бы тебя в твой край с богатыми дарами, окруженную сотнями пленниц, которые были бы только тебе обязаны жизнью и свободой… Но я знаю суровые обычаи вашего народа и боюсь, как бы ты еще больше не пострадала от своих: чтобы не прокляла тебя твоя мать, а отец не поднял бы на тебя беспощадную руку и чтобы молодые подруги, чистые девственницы, не поворачивались спиной к той, с кем я был минуту назад счастлив…
— Поистине, не только у франков, — отвечает королевна, — но и у саксов, тюрингов, бургундов и ютунгов не найдется такой чистой, самой непорочной девственницы, которая с завтрашнего дня будет смотреть на меня, думать обо мне, говорить со мной не иначе, нежели с завистью, восхищением и почитанием. Разве может быть большая слава и большее счастье для дочери народа воинов, чем сочетаться с мощью и кровью величайшего из мужей, какого когда-либо создали боги — сына Тора и Валкирии, Аэция?!
Теодор Парницкий и его роман о «последнем римлянине»
Жанр исторического романа в польской литературе, всегда проявлявшей интерес и к прошлому своего народа и к закономерностям исторического процесса вообще, был неизменно одним из самых популярных. В подтверждение достаточно назвать такие имена, как Крашевский, Сенкевич, Прус, Жеромский, Тетмайер, Кручковский — писатели, чья историческая проза нашему читателю в переводах очень хорошо известна. Популярен исторический жанр и в литературе современной Польши. В последние годы одним из виднейших его мастеров польской критикой признан Теодор Парницкий, для которого история, ее противоречия и сложности стали главным источником творческого вдохновения, художественных поисков, тем и сюжетов.
Парницкий принадлежит к числу польских писателей довоенного поколения. Но жизненный и творческий путь его сложился таким образом, что в литературу народной Польши он вошел сравнительно недавно, немногим более десяти лет назад. Судьба писателя была такова, что ему приходилось бывать и жить в нескольких странах, на разных континентах. Может быть, с этим связана и бросающаяся в глаза географическая обширность изображаемого в его романистике.
Теодор Парницкий родился 5 марта 1908 года в Берлине в семье польского инженера. С 1911 по 1917 год он жил вместе с родителями в России, а затем оказался в Маньчжурии, где окончил польскую гимназию в Харбине и в местном польском журнале напечатал первую работу, посвященную историческому роману («Генрих Сенкевич и Александр Дюма-отец»).