Афера хакера
Шрифт:
Однако в конце концов неприятная процедура завершилась, и я вышел из нашего с Приятелем дома под голубые небеса в стареньком, но любимом сером костюме-тройке.
На воле по-летнему пригревало солнышко, а потому я скоро забыл о прячущихся под пиджаком средствах пассивной и активной обороны.
По Французской улице, как всегда, слонялся разномастный люд. Земляки и гости нашего города ели мороженое, пили пиво, обозревали содержимое витрин, а порой отважно ныряли во чрева магазинчиков. Я, не слившись с ними, согражданами своими,
В конце псевдозаграничной улицы чванливо топорщила небо псевдоготическими шпилями консерватория — цель намеченного Приятелем утреннего похода и место работы моей школьной подруги Ирины Портновой. Хорошо, что Ира, в отличие от меня, грешного, не ограничила музыкальное образование музыкальной школой, а выучилась играть на скрипочке в нашей консерватории. Теперь, как видим, там и работает.
Кстати, а что это Приятель мне Фимку Липовского не присоветовал в качестве «языка»? Неужели годятся только специалисты по хордофонам, а преподаватели кафедры специального фортепиано — ни-ни?!
…С трудом отворив тяжеленную консерваторскую дверь, я очутился в полутемном вестибюле и невольно поежился. Сразу вспомнилось, что уже осень.
— Здравствуйте, — обратился я к вахтерше, — как мне найти концертмейстера Портнову?
— Здравствуйте, — откликнулась дама, — посмотрите на третьем этаже, в классах Многодумовой… тридцать пятый, кажется.
— А Липовского Ефима Михалыча я сегодня смогу увидеть?
— Нет, — покачала головой вахтерша, — он опять в Москве, а оттуда сразу в Италию поедет, студентов повезет.
— Надолго?
— Кажется, недели на две…
Я поблагодарил и пошел по коридору туда, где сгущалась тьма и лишь смутно угадывались очертания широкой лестницы.
Снова, как и позавчера в «Западе», меня повел голос флейты. Теперь певучую дудочку ласкала длинными пальцами девушка в мешковатом платье, стоявшая прямо на лестничной клетке перед пюпитром. Когда я проходил мимо, она перевернула ноты и, не взглянув на меня, возобновила свои упражнения. Сверху нетвердой походкой спустилась другая девица, вполголоса что-то напевавшая.
На следующей лестничной клетке я увидел парня в джинсовой паре, ожесточенно дирижировавшего невидимым оркестром. Стараясь не попасться под горячую палочку, я осторожно обогнул темпераментного дирижера и углубился в сумрачный коридор третьего этажа.
Отовсюду слышалась музыка: тут пели, там играли на баяне, здесь, кажется, — на валторне.
Номеров на дверях классов не было.
Но вот слева вскрикнула, точно от тяжелой утраты, скрипка. Начало неловко утешать ее фортепиано. Я подошел ближе. Обитую кое-где уже драным черным дерматином двустворчатую дверь украшала пластиковая табличка, гласившая: «Класс преподавателя Л. В. Многодумовой». Табличка висела на двери при посредстве ржавого гвоздя и махровой веревочки.
Дождавшись, когда музыка стихла, я
Всю крошечную комнатушку занимал громадный рояль. У рояля сидела студентка. За спиной пианистки стояла миловидная полная женщина лет сорока пяти. Обе вопросительно посмотрели на меня, но я не успел раскрыть рта — у стрельчатого окна шевельнулась стройная девичья фигурка, и раздался приветливый голос Портновой:
— Валера, проходи. Подождешь?
— Конечно. Не помешал?
— Нет. Посиди послушай.
— С превеликим удовольствием!
И снова зазвучала музыка.
Не успев еще забыть утренней рок-группы, я окунулся в классику.
Иногда сам себе удивляюсь: кто мне только не нравится! И Бах с Вивальди, и Гайдн с Моцартом, и старый рок-н-ролл, и кое-что бардовское, и даже несколько песен двух Валер — Мармеладзе и Дайсюткина. Причем я далеко не всеяден: в одном и том же стиле, у одного и того же музыканта меня одно цепляет, другое — не выношу.
…Толстозадая девица у рояля старалась вовсю, но преподавательница постоянно останавливала ее:
— Ты что, дома совсем не занимаешься? Ну-ка, давай вот отсюда еще раз. — И наставница в очередной раз ткнула пальцем в покоившиеся на рояле ноты.
— Откуда, Лидия Владимировна? — Ирина шагнула вперед, кивнула и вернулась к своему пюпитру. Вот она прижалась к скрипке щекой, подняла смычок… Многодумова чуть взмахнула рукой. Скрипка воскликнула что-то горькое и гневное. Вступило фортепиано, и два инструмента повлекли музыку дальше.
Солировала студентка, но даже мне, дилетанту, была отчетливо слышна разница в классе исполнителей, и я целиком перенес свое внимание на Портнову.
Она играла одухотворенно. Я присутствовал на рядовом занятии, преподавательница то и дело прерывала исполнение, давала указания своей ученице, — и все-таки Портнова играла с душой.
В паузах она опускала скрипку, перебрасывалась репликами с Многодумовой, что-то советовала студентке, улыбалась мне, даже шутила.
Но стоило ей прижать свой инструмент подбородком, склонив голову, и коснуться струн смычком — лицо скрипачки мгновенно преображалось, в глазах появлялась глубина… Ирина играла не одними руками — всем телом, будто музыка перетекала в скрипку откуда-то извне, пронзая по пути самое сердце стоявшей подле меня женщины, раскаляясь в нем до нестерпимого жара, до слепящего блеска…
Я заслушался и даже не сразу опомнился, когда Портнова тронула меня за плечо:
— Собирайся. На сегодня все… Лидия Владимировна, — обратилась она к Многодумовой, — куда пульт денем?
— В сейф, — ответила та. — Иначе…
— А полезет? — усомнился я, глядя на небольшой сейф.
— Он складной, — объяснила концертмейстер Портнова. — Не спрячешь — уйдет.
— «Который тут Пульт, выходи!» — вспомнил я старую шутку.
— Именно так, — кивнула Многодумова, смеясь глазами.