Аферистка
Шрифт:
После ареста отца мы с Кларой заперлись в доме и старались никуда не выходить. Геральд был единственным человеком, которому мы открывали дверь. Если мы подходили к телефону, то слышали грязную ругань в свой адрес. Это был грустный период в моей жизни, и лишь визиты Геральда скрашивали его. Он настаивал на том, чтобы я переселилась к нему в Мюнхен, и через год, когда отец был осужден, я дала согласие.
Возможно, любовь — не что иное, как любопытство, когда хочется познать и понять другого человека. Когда предпринимаешь отчаянную попытку слиться душой и телом с любимым, раствориться в нем, овладеть им. Эта обреченная на неудачу попытка заканчивается дружбой или враждой, привычкой или порабощением, эротической
«Любовь влюбленным кажется опорой», — писал Бертольд Брехт в одном из своих лучших стихотворений. Во всем, что касается любви, он реалистический поэт.
В мюнхенских кругах, в которых вращался Геральд, Брехт не был популярной фигурой. В этом городе жили деловые люди, не любившие делить шкуру неубитого медведя. Они делали деньги, заводили полезные связи и знакомства, заключали сделки. Кулинарные и культурные мероприятия служили святой цели — приумножению капитала. Вокруг королей с туго набитым кошельком толпились придворные, клоуны и шуты, а также фаворитки и сплетники, распространявшие новости.
Геральд Фрайзер, строительный подрядчик, был крупным специалистом в своей отрасли, он владел несколькими обществами с ограниченной ответственностью, а также земельным участком в Богенхаузене. Я любила этого человека. Он был добр ко мне. Он разрешал мне ходить с ним на деловые встречи и культурные мероприятия, тратить его деньги, массировать ему спину, спать с ним в одной постели, устраивать вечеринки, заказывать столики в «Жуке». Его друзья — а их у Геральда оказалось много — называли меня «прекрасной Феей». Моя жизнь была легка и приятна. Я жила для него, а он для меня. Сидя между ногами Геральда, я натирала его спину ароматическими маслами. Я улыбалась ему, когда его партийный босс жадно заглядывал в глубокий вырез моего платья. Я носила шубу, драгоценности и кружевное нижнее белье, купленные Геральдом. Когда я хотела есть, он вел меня в ресторан. Он любил меня даже тогда, когда напивался или проигрывал крупную сумму в казино.
Жизнь была для нас сплошным удовольствием, пока банки давали кредиты и строительство домов приносило прибыль. Один строительный объект финансировал следующий, таковы были правила игры. Главным в жизни считались деньги и секс. Мир представлялся магазином самообслуживания, и кто не получал в него доступ, сам был виноват. Журналисты многое знали, но не обо всем писали. Нужно еще доказать, что так, как поступает большинство, делать нельзя. Я забыла Брехта. Тогда мне было легче что-то забыть, чем помнить. Легче плыть по течению, чем сопротивляться ему. Легче ничего не делать — ни дурного, ни хорошего.
— Продажное болото, — говорил Геральд о своем любимом Мюнхене.
То, что он — часть этого мира, ничуть не облегчало моего положения, я не могла не чувствовать себя дочерью сидящего в тюрьме мошенника. Геральд никогда не упрекал меня, однако между нами существовала какая-то недосказанность. Если кто-нибудь спрашивал о моих родителях — что, впрочем, случалось нечасто, — Геральд сначала бросал на меня многозначительный взгляд, а затем отвечал, что я дочь крупного кенийского землевладельца. Я чувствовала в его словах не только иронию, но и жестокость. Он любил смеяться над другими людьми. Я знала за ним такую слабость. Его придворные шуты — артисты, повара, помощники, сплетники — должны были излучать веселье и поддерживать хорошее настроение. Быть сдержанным и не смеяться приравнивалось к смертному греху.
Многие мои новые знакомые нюхали кокаин, чтобы постоянно находиться в приподнятом настроении. Геральд не прибегал к наркотикам, опасаясь привыкнуть. Он боялся незаметно для себя перейти ту невидимую грань, которая
Иногда я скучала по гамбургскому порту, по боксерской груше и перчаткам, которые мне подарил Генрих. По встречам, которые начинались не с поцелуев в обе щеки, по людям, которые слушали меня, а не высматривали кого-то за моей спиной. А порой я скучала по тишине и молчанию.
Тем не менее я была счастлива. Геральд любил меня. И к тому же он был щедрым, богатым человеком. По натуре он собственник и постоянно ревновал меня. Он хотел знать, где и с кем я была и что делала. Я полностью принадлежала ему. Он разрешал мне ходить на курсы, пока сам занимался делами. Я делала покупки, пользуясь его пластиковой карточкой, посещала фитнес-клуб, чтобы держать себя в форме, и брала уроки игры в гольф. Но Геральд не одобрял мои визиты в Гамбург. Он не желал посещать моего отца в тюрьме.
— Не сердись, дорогая, но я страшно боюсь тюрем, — говорил он.
И я не сердилась на него, однако невольно сравнивала Геральда с отцом и находила между ними большое сходство.
В конце второго года нашей совместной жизни началась фаза критической переоценки ценностей. Вероятно, Геральд испытывал похожие чувства. Но мы говорили о чем угодно, только не об этом.
Я люблю тебя. Сделай мне, пожалуйста, коктейль. Куда мы пойдем обедать? Ты прекрасно выглядишь. Я люблю тебя. Какая скучная вечеринка. Ина лучше выглядела до лифтинга. Может быть, купим дом в Тоскане? За твое здоровье, любовь моя. Я люблю тебя. Как идут дела? Все в порядке, любимый. Съезди отдохнуть на побережье. Я люблю тебя. Я тебя тоже. Значит, все в порядке. Конечно, все в порядке. Ты можешь помассировать мне затылок, Фея? У меня был трудный день.
Среди строительных подрядчиков, агентов по продаже недвижимости и спекулянтов земельными участками ходили слухи о строительстве нового аэропорта. Повезло тем, у кого имелись свои источники информации в административных кругах, высокопоставленные сплетники, преследовавшие собственные интересы. Информаторы работали не бескорыстно и получали неплохие деньги. Информация ценилась на вес золота. У Геральда тоже были свои люди в министерствах и ведомствах. Используя полученные сведения, он брал кредиты в банках и скупал земельные участки.
То, что я являлась владелицей одного из его обществ с ограниченной ответственностью, было чистой формальностью. Геральд дал мне подписать какие-то бумаги, которые я не удосужилась прочесть, и мы часто шутили, что он теперь получает мои деньги. В день рождения — мне исполнился двадцать один год — он подарил мне кольцо с большим бриллиантом. Мои знакомые, которых я называла подругами, восхищенно охали и ахали, рассматривая подарок.
Вечером того же дня Геральд изменил мне с Моной, темнокожей красоткой, подружкой одного музыканта, безудержно увлекающегося кокаином. Они совокуплялись прямо в нашей гардеробной комнате. Прижатая к шкафу, в котором хранилось мое белье, Мона стонала и вскрикивала. Но лицо ее выражало не страсть, а триумф. Она не закрывала глаза во время соития и внимательно рассматривала мою одежду, висевшую в гардеробной на обтянутых шелком плечиках. Геральд во время занятий любовью никогда не выключал свет, однако незадолго до оргазма он закрывал глаза, чтобы лучше сконцентрироваться. Он не видел меня, но Мона заметила, что я наблюдаю за ней, и улыбнулась. То была улыбка удовлетворения, и вместе с тем Мона как будто говорила мне, что не стоит воспринимать все это всерьез, что все мужчины — идиоты и надо пользоваться их деньгами, властью или любовью.