Афган
Шрифт:
– Ox и падаль же ты, лейтенант, – не повышая голоса, сказал прапорщик, перебивая горячечную скороговорку Клюева. – Шакалюга ты вонючая.
Клюев схватился было за автомат, но прапорщик, почти не размахиваясь, саданул огромным кулаком в подбородок снизу вверх. Голова лейтенанта мотнулась назад, изо рта потекла тоненькая струйка крови.
– Дерьмо ты собачье, – все так же спокойно произнес прапорщик, – о своей заднице тревожишься, а то, что пацанов твоих положили, тебя меньше всего волнует. Сука! – прапорщик сплюнул. – Какая же ты сука! – и пошел разыскивать капитана Вощанюка, разузнать, что с Шининым.
Вощанюк был
– Шинин очень тяжелый. Видимо, пуля пробила почку. Срочно нужна операция. Часа три-четыре он еще протянет, но никак не больше.
Комбат отбросил окурок:
– Техники не будет. Все «вертушки» на Панджшере. Началась большая операция. В лучшем случае прилетят за убитыми только к вечеру. Думайте, что делать будем.
Прапорщик кашлянул и хрипло сказал:
– Командир, дайте мне свой уазик. До Кандагара километров шестьдесят – семьдесят. Проскочу до рассвета.
– Ты, что, охренел, что ли?! – вскрикнул комбат. – Перед Кандагаром «зеленку» днем не проскочешь безнаказаннo, а ты ночью хочешь.
– Так ведь пока доеду, как раз светать начнет, – упрямился Белов.
Майор помолчал, о чем-то раздумывая, потом заговорил:
– Хорошо. Повезешь Шинина. Остальные в порядке, воевать смогут. В сопровождение дать никого не могу – людей мало. Дождемся «вертушки», рвем оставшийся «газон» и уходим в горы, вертолеты-то все равно искать надо.
Майор закончил, встал, досадливо отряхнул загоревшийся было рукав и пошел к своей чудом уцелевшей в этом аду машине. Она была в порядке, только не было ни одного стекла и несколько дыр виднелись в дверцах кабины. Прапорщик вымел из кабины осколки, набросал между передним и задним сиденьями ворох бушлатов и медленно подкатил к раненым.
Капитан и Мишка Шандра уложили на бушлаты покорного Шинина, осторожно согнули ему в коленях ноги и захлопнули с обеих сторон дверцы. Прапорщик зафиксировал замки, чтобы во время пути дверцы не распахнулись. В это время Шинин пришел в себя, раскрыл глаза, полные мучительной боли, попытался облизать пересохшие губы, потянулся приподняться, но тут же вскрикнул от сумасшедшей боли и опять потерял создание.
Белов проверил свой автомат, затем взял автомат Шинина, вогнал в него полный магазин, положил его на соседнее сиденье, пристроил рядом с ним десяток гранат и столько же автоматных рожков, скрученных парами между собой. Потом он вылез из машины и подошел проститься с ранеными бойцами. Когда уже отходил от них, поймал на себе затравленный, злобный взгляд Клюева, молча кивнул ему и зашагал к машине, где его ждал майор.
– Давай, Леонидыч, пробуй. Надо проскочить. Мы еще пару суток покружим по сопкам, а потом, наверное, домой, в часть, – сказал комбат, пожал широкую ладонь прапорщика и добавил: – Знаешь, сейчас по рации сообщили, что у Вощанюка жена в Союзе родила сына, побежал на связь, подробности узнавать. Брат его письмо получил и вскрыл... Ну все, хоп! – комбат хлопнул Белова по плечу и отошел от машины.
Белов долил в бак бензин из канистры, отбросил ее в сторону, влез в кабину и, медленно набирая скорость, покатил
Прапорщик проехал через весь кишлак, зорко осматриваясь по сторонам, но ничего тревожного не заметил. Люди, живущие здесь, затаились до утра. Прапорщик знал, что своих убитых и трупы душманов жители кишлака похоронили поздно ночью, и долго над их могилами заунывно пел мулла, и его молитву лишь изредка прерывал нестройный жиденький хор голосов: «Аллах акбар!».
Перед поворотом прапорщик увеличил скорость и проскочил быстро. Теперь дорога шла прямо, и он расслабил немного мышцы. Можно было теперь почти спокойно ехать до того кишлака, который разнесли вертолетчики. По обеим сторонам дороги расстилалась пустыня, и даже сейчас, ночью, в предрассветной темноте, можно было прекрасно рассмотреть любой предмет, тем более если он двигался.
Машина шла легко, хорошо отрегулированный мотор гудел ровно и монотонно. Прапорщик посмотрел на часы: до рассвета оставалось около двух часов. На заднем сиденье зашевелился Шинин, прапорщик повернулся к нему:
– Ну, как дела, Андрюха? Жив?
Но Шинин, очевидно, не слышал прапорщика, он еле шептал: «Пи-и-ить...».
Прапорщик левой рукой удерживал руль, а правой, отстегивая фляжку от ремня, говорил раненому:
– Андрюха, а вот пить тебе Вощанюк запретил, только губы смачивать дал добро.
Отвинтив крышку с фляжки, прапорщик смочил водой кусок бинта и, протянув руку назад, к лицу Шинина, протер влажным тампоном потрескавшиеся горячие губы сержанта. Шинин потянулся к влаге, пытаясь поймать хоть одну каплю, но прапорщик уже убрал бинт.
– Ты, Андрюха, потерпи, осталось километров пятьдесят, – решил прапорщик хоть немного отвлечь раненого от боли. – Жаль, фары включить нельзя. На такой тачке на гражданке эти полсотни мы бы меньше чем за час мотанули. Как думаешь? – прапорщик замолчал и прислушался. Шинин лежал молча, не стонал, видимо, вода придала ему силы. Прапорщик заговорил вновь:
– Нам с тобой, Андрей, нужно только «зеленку» проскочить. Попробуем на дурачка с рассветом проскочить.
Прапорщик опять посмотрел на часы. Ехали уже сорок минут.
– Значит, скоро кишлак, а от него до Кандагара километров тридцать, – продолжал Белов.
Действительно, впереди показались развалины, темнеющие бесформенной грудой. Он снизил скорость до минимума и осторожно въехал в растерзанный кишлак.
– Господи, хоть бы дорога не была завалена, – взмолился прапорщик и тут же нажал ногой на педаль тормоза: перед машиной высилась груда какого-то хлама. Белов чертыхнулся, поставил машину на ручник и, не глуша двигатель, выскользнул из кабины. Он сразу кинулся к груде мусора и стал разгребать его по сторонам, откидывать крупные камни, отбрасывать тряпье. Завал был небольшой, и минут через десять он расчистил неширокий, но вполне пригодный для машины проезд. Все время, пока работал, он ни на секунду не ослаблял внимания и следил за окружающим его чужим безмолвием. Теперь прапорщик прошел немного вперед и увидел, что дорога впереди чистая, без завалов. Он хотел было уже вернуться к машине, но вдруг услышал с правой стороны какой-то писк. Белов резко присел, направив ствол автомата туда, откуда повторился звук. Через некоторое время опять пискнуло. Прапорщик до боли в глазах всматривался в развалины, но ничего не видел.