Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Дышев Андрей Михайлович

Гешка рассказал о двух капитанах из политотдела, про то, как чихал под потолком, а потом ставил свою роспись под списком.

— Какого черта… — выдавил из себя Игушев. У него было такое выражение лица, будто он собирался убить Гешку. — Зачем ты впустил их сюда, урод? Тебе для чего ключ оставили, лошадь ты бельгийская!..

Сержант медленно встал с табуретки.

— Не орите на меня, — сказал Гешка, прикидывая, с какой стороны ударит его Игушев.

— Сынок! — опешил от злости сержант.

— Оставь его, —

наконец вмешался Гурули. — Он ни в чем не виноват.

— Ни в чем не виноват? — изумленно повторил Игушев, будто не веря своим ушам. — Это ты говоришь, что он не виноват?

— Сходишь на войну, восполнишь, — угрюмо ответил Гурули, не поднимая головы. — Все, хватит! — Он несильно хлопнул ладонью по столу. — Ростовцев, выдь вон…

«Заступились за беззащитного ребенка», — с презрением думал о себе Гешка, выходя в прохладный от сквозняка коридор. Ему мучительно хотелось кого-то побить, жестоко, с треском и звоном сокрушаемой мебели и застекленных стендов, так, чтобы руки потом были по локоть в крови, только он не знал — кого.

Вечером Гешку по телефону вызвал командир полка.

«Сейчас я буду объясняться по поводу Татьяны», — подумал Гешка, отчего у него окончательно испортилось настроение.

— Ну что, Гена, — приветливо встретил его Кочин. — Собирай вещички и перебирайся в хозвзвод. Я звонил командиру, тебя ждут.

Видя, что Гешка молчит, что смысл слов еще не дошел до него, Кочин добавил:

— Через несколько дней разведрота в полном составе улетает на блокирование. Тебе некуда больше деться, Гена.

Гешка стоял перед Кочиным навытяжку. Он уже был солдатом, его уже кое-чему научили. Он уже видел перед собой не только друга отца Евгения Петровича, но и подполковника в должности командира полка, чьи приказы были законом. Но Кочин сейчас не приказывал, а просил, и Гешке казалось, что достаточно чуть-чуть не согласиться, чуть-чуть настоять, и Кочин будет не столь категоричен… И все же Гешка кивнул головой, с трудом подавляя вздох облегчения, и, как ему самому показалось, непроизвольно подумал: «Вот и хорошо! Катись к черту эти Игушевы и Рыбаковы». В самом деле, переход в хозвзвод сразу освобождал Гешку от тяжести какого-то нерешенного вопроса.

— Ясно, товарищ подполковник, — ответил Гешка и сразу же уловил гнетущую пустоту вслед за своими словами и, пытаясь хоть чем-нибудь заполнить ее, вздохнул, буркнул что-то вроде «жаль, конечно».

Кочин рассмеялся нервно, но быстро погасил этот смех. Было похоже, что он разочарован, даже оскорблен тем обстоятельством, что Гешка вот так запросто согласился, что не возражает, не просит, не протестует.

— Гена, ты бы на моем месте так же поступил?

— На вашем месте?

— Да, на моем.

— Нет, не так же.

— Правда? — Кочин с интересом посмотрел на Гешку. — А если не секрет, то как?

— Не так! — злее повторил Гешка. —

Вы меня… — он хотел сказать, что Кочин его слишком явно опекает, но вырвалось другое: — Вы меня унижаете!

И тут же постыдился своих слов.

Кочин спокойно воспринял Гешкины эмоции. Он налил из заварника в пиалушку ржавой водички, отпил глоток и спросил таким тоном, будто предлагал чаю:

— Ты хочешь погибнуть, Гена?

— Я хочу, чтобы меня уважали, — сразу ответил Гешка.

Кочин кивнул, мол, вполне законное желание.

— А Лужкова ты очень уважал?

— При чем здесь Лужков? — пожал Гешка плечами.

— Ты мог бы разделить его судьбу… Нормально? Устраивает? — И, помолчав секунду, добавил, будто одним ударом всадил в доску гвоздь: — Для того, чтобы уважали, мало на войну ходить, Гена. Вот в чем вся трудность.

Над тем, что сейчас говорил Кочин, Гешке не хотелось задумываться, словно сработал в нем некий защитный механизм, оберегающий покой совести; он уже через секунду не смог бы повторить последних слов Кочина и, охотно принимая их за окончание темы, бодрым голосом исполнительного подчиненного уточнил:

— Прямо сейчас переходить в хозвзвод?

Евгений Петрович стоял к нему боком, опустив голову, и Гешка не видел его глаз. Он тоже молчал, не зная, о чем спросить. Все было до примитивности ясно. Кочин медленно сел за стол, уставился в календари, забарабанил по плексигласу пальцами.

«Ну что еще, что?» — нетерпеливо подумал Гешка.

— За всю свою службу я имел всего лишь один-единственный выговор, — медленно, будто размышляя вслух, сказал Кочин. — Я его схлопотал за день до твоего рождения… Чтобы отвезти твою маму в Сачхере, мне пришлось таранить бронетранспортером ворота контрольного пункта.

— Были заперты? — Гешка впервые слышал это дополнение к истории своего рождения.

— Нет, — Кочин сосредоточенно смотрел на пиалу, будто сквозь нее видел свою офицерскую молодость. — Дежурный не выпускал. Он был прав тогда. Устав, инструкции… А мне было на все наплевать. — Кочин усмехнулся. — Вот такой есть эпизод в биографии командира полка.

И он мельком взглянул на Гешку, будто испугался того, что рассказал. Потом встал из-за стола и, протянув руку, чтобы попрощаться, мимоходом сказал:

— Кстати, Гена!.. В твоем личном деле по домашнему адресу записан только отец. А мама, что же, там не живет?

— Да, у мамы своя квартира, — кивнул Гешка.

— Вот как! — Кочина, похоже, это озадачило. Он минуту о чем-то раздумывал. — А ты не дашь мне ее адрес? Хотелось бы черкнуть ей пару слов о тебе.

Гешка досадливо развел руками.

— Евгений Петрович, — признался он, — на память не помню. В Москве ведь я ей письма не писал — проще было заехать или позвонить… Сейчас я принесу, в моей записной книжке этот адрес есть.