Афганистан идет за нами вслед
Шрифт:
Вернулся вечером. В палатке холодно, погода мерзкая. На душе неуютно и пакостно.
13 декабря 1980 г.
Вечером Кожанов и Ласкин привели в радиоузел машинисток. Слушали музыку. Все три девицы прилетели три недели назад. Нам в палатке слышны обычные в таких ситуациях разговоры и смех. Жили без женщин год, было легче. Зачем привезли? Если они не развращены, то все равно это произойдет рано или поздно. Закон замкнутого мужского коллектива. Тысяча человек скажут, что она самая лучшая, красивая, обаятельная и любимая. Одному не поверит, другому, третьему… Но кто-нибудь своего добьется. Хоть тысяча первый.
Эти разговоры и смех вывели из себя. Я поднялся и пошел в рембат. Ребята сразу сунули в руки баян. Немного поиграл. Говорили до глубокой ночи. О женах, о женщинах вообще и о многом другом. Растревожили душу.
14 декабря 1980 г.
Были гости из пехоты. Вели себя очень нескромно. Чего их черт принес? Хорошо живут. Даже автобус где-то раздобыли. Хаяли нашу организацию. Ребята в палатке промолчали, но им бесцеремонные
Вот такие случаи бывают в пехоте…
15 декабря 1980 г.
Вечером проверял объекты в Кабуле. В крепости Балахисар поднялся на вышку. Смотрел в ночной прибор на город. Огни… Холодные, мерцающие… Словно свет далеких чужих звезд во Вселенной… Удивляюсь, как можно покупать здесь барахло, заниматься обменами. Кто знает, а вдруг тот же самый дуканщик стрелял в нас из-за угла? Как мало помним о своей национальной гордости… Зачем унижаемся? Ведь мы же русские…
Встретил знакомого прапорщика. Мировой парень. Недавно вернулся из отпуска. Был тяжело ранен в рейде. Кстати, прапорщик — командир взвода, бывший суворовец. Парадокс?.. Ушел с третьего курса военного училища, а потом понял, что совершил ошибку. Остался в войсках прапорщиком. Собирается экстерном сдать экзамены за военное училище и получить звание лейтенанта. Теперь, имея такие заслуги и боевую награду, наверняка по возвращении в Союз добьется своего, станет офицером. А ранен он был так.
Прочесывали ущелье. До вершины хребта оставалось совсем немного. Небольшая группа солдат, которой командовал этот прапорщик, под огнем пробивалась вперед. Особенно доставал какой-то снайпер. Просто не давал высунуться. А потом вдруг почему-то затих. Только прапорщик приподнялся и скомандовал: «Вперед», как сразу же получил тяжелейшее ранение под сердце. Солдаты, находившиеся рядом с командиром взвода, видя, что он сражен, просто озверели от злости. Рывком преодолев остававшиеся считанные метры, они прямо вылетели на вершину. Душман не успел выстрелить во второй раз. Короткая очередь одного из шурави уложила его наповал. Десантники обыскали убитого. Нашли у него фотогафию в афганской военной форме. «Дезертир», — сказал кто-то из наших. А солдат, снимавший с убитого ленты с патронами, вдруг произнес: «Вот это да!.. Посмотрите, ребята…» Подползли к трупу. Ленты у афганца были на поясе и на обеих руках чуть пониже плеч. В одной оказалось шесть патронов с наколотыми ударником винтовки капсюлями. Увидев их, десантники поняли, почему афганец подпустил так близко к себе. У него произошло шесть осечек. Привыкший к бережливости, что, кстати, всегда отличает душманов, когда речь идет об оружии и боеприпасах, дезертир наколотые патроны не выбрасывал, а вставлял обратно в ленту. Выстрелил только с седьмого раза. И прямо под сердце командиру. А стрелял он, конечно, прежде всего только в него. Для снайпера командир — цель номер один. Значит, душман в него целился семь раз. Семь раз убивал мысленно. Он ошибся буквально на миллиметры, и прапорщик выжил… Фотографию душмана он теперь носит при себе как талисман, что ли. Ее подарили командиру солдаты. Так вот, прапорщик рассказывал: показывает он после выхода из госпиталя жене эту фотографию, она сразу как бросится к нему… Хотела вырвать из рук и изорвать в мелкие клочки. Такая у нее была ненависть…
Вернулись после трех ночи. Залил в бак соляр и лег спать. Все возвращающиеся из патрулирования первым делом занимаются печкой. Чтобы не подниматься другим. Неписаный закон. Печка у нас уже треснула, деформировалась. Я сплю напротив, и мне порой кажется, что она все-таки когда-нибудь рванет. Бак рядом с топкой…
Лег в постель, согрелся. Вроде бы устал, но почему-то не спалось. Наконец, задремал. Снился сон. Стоит Алешка Медведь со знакомым майором в мраморном зале с колоннами. По ним стреляют. Я вытаскиваю пистолет и начинаю прикрывать. «Прячьтесь, — кричу, — прячьтесь!» Майор сразу исчезает за мра-морным столбом. А Медведь по-прежнему посреди зала и как будто не слышит ни меня, ни выстрелов. Я подбегаю к Алешке, хватаю за плечи. Хочу толкнуть за колонну, а в руках пустота…
Во сне, кажется, плакал. А может быть, наяву?
16 декабря 1980 г.
День выдался напряженным. Писем не было. Ташкент самолеты не выпускает. Хотя бы почитать свежую газету. Совсем оторваны от мира. Писал письма, а думал о том, когда еще доведется их отправить. Нелетная погода все чаще и чаще. По несколько дней.
Приехал из ущелья
Сегодня в палатке спорили по вопросам стратегии и тактики. Год отвоевали, а улучшения никакого. Я предложил несколько способов борьбы с бандами. Первый — это увеличить количество наших войск. Поставить гарнизоны в крупных населенных пунктах, наладить контакт с местным населением. А не так, как делаем сейчас: пришли-ушли. Зачем простому афганцу рисковать? Сегодня он нам поможет, а ночью ему голову отрежут, или всю семью изведут, вот он и занимает позицию «моя хата с краю». А был бы постоянный гарнизон, не боялся бы. Русские всегда защитят… У нас, говорю, беда известная: много экономим. Хотим сделать большое дело, но вложить в него как можно меньше средств. А оно все не получается и не получается, что-то не стыкуется, чего-то не хватает, и там прорыв, и тут прорыв. Мы опять понемногу все вкладываем деньги и вкладываем… Но тол-ку по-прежнему никакого. Потом все посчитаем, спохватимся, прослезимся — господи, в десять раз больше затратили, а ничего не вышло… Один пшик. Нет, все должно быть просчитано, предусмотрено, обеспечено. Сколько надо, столько денег и дайте. И даже больше — резерв. А без этого лучше и не начинать…
— А второй способ? — спрашивает Терентьев. — Размечтался, дадут тебе денег. Какой другой путь? Выходит, так сказать, интенсивный?
— Я бы, — отвечаю, — создал на аэродромах в Кабуле, Баграме, Джелалабаде, Кандагаре, Шинданте штурмовые отряды, увеличил количество вертолетных эскадрилий. В штурмовые отряды набирал бы только одних добровольцев. По сто-сто пятьдесят человек в каждое подразделение. Жили бы они на аэродромах. Там бы и занимались боевой подготовкой. Все под рукой — оружие, боеприпасы, снаряжение. По первой же команде забросили в вертолеты все необходимое и пошли. Я бы этим ребятам год службы считал за четыре, пять, шесть лет. Не скупился бы на ордена, отпуска… Представь, Коля, себе такую ситуацию: выдвигается банда… Или наоборот — она где-то засела в кишлаке. Вертолетчики, звено, производящее разведку, обнаруживает противника. Немедленно передают координаты. Сами не уходят, продолжают наблюдение. А на аэродроме? Пять минут — и «вертушки» со штурмовым отрядом на борту уже в воздухе. Высаживаются, блокируют банду. Бой ведут на полное уничтожение. До единого человека. Кроме тех, конечно, кто сдастся в плен.
— А если большая банда, человек пятьсот? — вмешивается в разговор Батурин.
— Блокируют ее и ждут подкрепления. Но не дать возможности уйти ни одному человеку…
— Мудро… — покачал головой Терентьев. — Тебе, конечно, виднее. Но если ты такой умный, то скажи, почему же никто до этого пока не догадался?
— Что тебе сказать, Коля?.. Сам знаешь, идея штурмовых отрядов не нова. Вспомним хотя бы Сталинград. О них просто забыли. Я читал недавно, что подобное американцы использовали в своей тактике во время боевых действий в Корее и Вьетнаме. «Масляные пятна», «Молот и наковальня»… Вот тогда и подумал: «Да неужели же нам вечно набивать шишки? Изучать-то мы изучаем опыт других, но почему его не учитываем? Ведь он заработан кровью. Зачем нам — «искусство для искусства»? Вот сейчас заговорили: «Мусульманский фактор». Сам знаешь, для местных мы были и остались «кафирами» — неверными, собаками. Я об этом еще подумал, помнишь, когда мы сели на дозаправку в Энгельсе. Когда построили нас на рассвете у «Антеев» в каре и объявили: передовые части дивизии входят в Афганистан. Идем вторым эшелоном. Все мне тогда было понятным, но вдруг подумалось: «Куда летим? Они же фанатики, мусульмане… Забитая страна… Какими хорошими мы бы и ни были, для них все равно останемся неверными…» Это я, молодой старлей, допер своим скудным умишком. Но что думали те, кто нас посылал? А политики, востоковеды, советники?.. Неужели и они давали неверную информацию? Или их никто не слушал…
— Кого у нас слушают, Лешка? — подключился Олег Кожанов. — Ты, как всегда, идеалист. И рассуждаешь так же… Кого слушали? Да как обычно хотели шапками закидать. Поэтому и не нужны мы сейчас никому. Никогда нас отсюда не выведут. Сдохнем мы тут все, вымрем, как мамонты…
— Шел бы ты, Олег, со своими пророчествами… — не удержался я.
На том разговор и закончили.
17 декабря 1980 г.
Разговаривал с афганскими солдатами. Конечно же, общались в основном жестами. Один из них говорит: «Вы Амина пух-пух…» Я не соглашаюсь. Но собе-седник делает хитрые глаза и настаивает на том, что все-таки мы «Амина пух-пух». Мне все это надоедает, и я решаю переменить тему разговора. Завожу речь о Марксе, Ленине. Солдат, услышав эти имена, широко разводит руками, словно показывая что-то необъятное, и с пафосом протягивает: «О-о-о!» Все ясно. «А Брежнев?» — спрашиваю. Афганец медлит. Затем вновь разводит руками, правда, немножко меньше, чем в первый раз, и уже издает звук почти без энтузиазма. Высокую оценку дает он и Тараки. «Ну, а Кармаль Бабрак?» — не унимаюсь я. Лицо собеседника сразу настораживается. Он смотрит внимательно и угрюмо, затем бьет обоими указательными пальцами друг о друга, словно точит невидимые ножи, и отвечает по-русски: «Бабрак — плохо». Я пытаюсь переубедить. Но афганец по-прежнему возмущенно трясет головой: плохо, и все тут.