Афганская бессонница
Шрифт:
План действий я продумал. Илья с Димычем — эти дни я за ними внимательно наблюдал — по-английски не понимали. Чтобы переговорить с нашим агентом, мне достаточно было отослать Хабиба. И желательно подальше!
Один из тюремщиков, похоже он был старшим, вернулся и стал переговариваться с нашим переводчиком. Он был уже пожилым, и на одном глазу у него была катаракта. Хорошее качество для охранника!
— В чем проблема? — спросил я.
— Пакистанец наотрез отказывается давать интервью. Он требует, чтобы его как военнопленного передали
Его бы самого поставить к стенке! Он бы обделался по самые свои бегающие глазки!
— Давайте я попробую его уговорить! — сказал я. А что мне еще оставалось делать? — Я могу поговорить с ним в камере с глазу на глаз?
Тюремщик замешкался, но Хабиб что-то сказал ему. Я различил только «доктор Абдулло». Между собой они произносили «Абдулло», а не «Абдулла», и вообще у них «а» и «о» как-то путались: Тахар-Тахор, чай-чой, фарда-фардо. Как бы то ни было, имя заместителя Масуда снова возымело действие. Охранник жестом пригласил меня следовать за ним. Хабиб тоже было увязался за нами, но я остановил его.
— Мы, как два иностранца, скорее договоримся. Он наверняка говорит по-английски.
Меня оставили ждать в той же промерзшей комнате, где мы должны были снимать. Прошло минут десять, прежде чем в нее втолкнули невысокого, миниатюрного сложения мужчину. По комплекции он выглядел как вьетнамец, а лицо у него было как европейское, только очень смуглое. Пакистанец был в песочного цвета камуфляжной форме, на которую был накинут замусоленный стеганый халат, прорванный в двух местах. Нижняя губа у него была разбита. Видимо, только что — из раны еще сочилась кровь. Охранников было четверо, и один из них прикладом нанес ему последний удар в спину. С пакистанцем моджахеды не церемонились.
— Добрый день! — поздоровался я по-английски. Офицер с ненавистью посмотрел на меня. Я был не в претензии — ему досталось из-за моей настойчивости. Все четверо охранников остались в комнате у дверей: старший присел на корточки, трое оперлись спиной о стену.
— Вы не могли бы, — начал я.
Старший понял и покачал головой. Наедине с буйным арестованным меня не оставят. Тем хуже, делать было нечего! Мысленно я вознес молитву Аллаху, чтобы никто из них не понимал по-английски. Я перевел взгляд на офицера.
— Извините, что так получилось! Я не думал! Я просто хотел поговорить с вами. Садитесь!
Пленный плюхнулся на стул и положил скованные наручниками руки перед собой на стол. Я сел по другую сторону стола. Пакистанец поднял на меня глаза — это были два разгоревшихся уголька. Хоть и хрупкий с виду, в обиду себя такой не даст!
— Я русский, меня зовут Павел Литвинов, — представился я. — С кем я имею честь?
Я именно так и сказал, «имею честь», чтобы наладить отношения. Пленный облизнул продолжающую кровоточить губу.
— У вас есть сигареты? —
Я покачал головой. Сигарет у меня не было. Сам я не курю, а захватить с собой пару блоков не сообразил. Надо будет прикупить на рынке.
— Мне очень жаль. Я подвезу вам сегодня же и передам.
Пакистанец только дернул головой: пустые слова!
— Как вас зовут? — повторил я.
Не мог же я произносить пароль, не удостоверившись прежде, что это действительно наш агент! Пленный как будто и не слышал меня. У него была своя линия переговоров.
— Вы передадите мою записку в Красный Крест?
— Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.
— Я пакистанский офицер, с которым обращаются как с бандитом, — отрезал пленный. — Это все, что вам полагается знать.
Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.
Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику — тому, пожилому, с катарактой — и сказал по-английски:
— Как его зовут?
Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.
— Хорошо. Меня зовут Павел. А вас? Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.
— Я — Павел. А ты? Охранник понял сразу:
— Гейдар!
Я показал рукой на пленного.
— А он?
— А-а! Хаким. Хаким Касем.
Он, собственно, много всего сказал, но главным было это. Я записал имя в блокнот, вроде бы для репортажа, и вернулся на место. Пленный, разумеется, слышал свое имя, но смотрел на меня с вызовом. Он как будто говорил: «Ну, ты знаешь теперь, кто я такой! И что это тебе даст?» А вот что!
— Я хотел знать ваше имя, потому что ваше лицо показалось мне знакомым. Мы не могли встречаться в доме наших общих друзей в Патни? Вы тогда учились в Итоне.
Две последние фразы были паролем.
Вы, наверное, видели в кино, как по сказочному чудовищу пробегает волна и оно превращается в человека. Что-то подобное произошло сейчас. Пленный впился в меня глазами, и в секунду лицо затравленного, злобного зверька превратилось в лицо уверенного в себе, привыкшего командовать офицера. Глаза остались те же, два уголька, но когда я смог отвести от них взгляд, лицо было уже другое.
— Я учился в Кембридже, — сказал он. — А мои лондонские друзья жили одни в Кенсингтоне, а вторые у самой Мраморной Арки.
Это был отзыв. Теперь мы оба знали.
— Да? Ну, простите. Значит, я вас с кем-то перепутал.
Кодовые фразы должны плавно вписываться в разговор. Даже если считается, что никто вокруг не понимает.
— В Лондоне много пакистанцев, — простил меня пленный.
Хотя он теперь знал, кто я, дружелюбия у него не прибавилось. Просто отныне ему было ясно, кому он должен изложить свои требования.