Афганский компромат

Гончар Анатолий Михайлович

— Все-все!.. — Ефимов улыбнулся и замахал руками. — Будем считать, что ваш рекламный слоган сработал. Теперь я стану есть исключительно груши.

Глядя на Сергея, заулыбался и Олег Анатольевич, а Ефимов продолжил:

— Но у нас с собой груш нет, только сало и консервы. Не умирать же нам с голоду, да? Тушенку достаем?

— Достаем. — Михаил зацепил плоскогубцами многофункционального ножа ручку кружки с кипящей водой и снял ее с горелки.

— Двух банок на троих хватит? — Сергей посмотрел на инструктора, тот, жуя сало, согласно кивнул,

но Михаил возразил:

— Давайте три, каждому по банке, а то холодно что-то.

— Три так три. — Старший прапорщик не собирался спорить.

Он понимал, что чем больше продуктов будет съедено, тем меньше придется нести обратно. Тушенка была вытащена из рюкзака, и обед продолжился.

После его окончания учебные группы вновь приступили к занятиям, но время быстро приблизилось к вечеру.

Вскоре послышалась общая команда:

— Сбор.

Ефимов взглянул на часы и понял, что да, действительно пора. Люди засуетились. В межгорной котловине заметно темнело. Не теряя времени, спецназовцы и инструкторы спустились к рюкзакам, оставленным у камней, быстро переоделись и двинулись в обратный путь.

На этот раз спуск дался Ефимову относительно легко. Хотя отдельные группы мышц все еще болели, но палку, купленную накануне, он почти не использовал. И это радовало.

Глава 18

Когда незадолго до начала ужина капитан Кречетов приказал построить личный состав, Ефимов испытал острое ощущение дежавю.

— Завтра подъем в четыре тридцать, — сообщил ротный. — В пять все находятся здесь, в холле. У каждого в рюкзаке обвязка, пять карабинов, жумар, альпийский молоток, ледоруб, кошки. Продукты питания на завтрашний день командирам групп получить у старшины. С собой у каждого по две бутылки воды…

— А если мне столько не надо? — прервал ротного Сарматов.

— Не хочешь две, бери три, — посоветовал Кречетов. — Налобные фонарики у всех есть?

— Так точно! — выкрикнул Порфирин, стоявший позади строя.

— Заткнись! У всех?

Молчание.

— Значит, у всех есть. Хорошо. Имейте в виду: пойдем по темноте. Страховочная веревка одна на пять человек. Одевайтесь так, чтобы не замерзнуть. Запасные вещи обязательно берите. Может, еще и заночевать придется. Построения на вечернюю поверку не будет, но в десять все должны спать. Есть тупые, которым что-то непонятно?

— Все понятно, товарищ капитан. Все будет нормально, — за всех заверил Кречетова заместитель командира четвертой группы.

— Командиры групп, личный состав в вашем распоряжении.

— Товарищ старший прапорщик! — обратился Прошкин к Ефимову, когда тот уже почти поравнялся с рядом колонн, поддерживающих навес над крыльцом, расположенным перед входом в гостиницу.

— Да, Витя?

— Товарищ старший прапорщик, и что ротный все время орет? Задолбал ведь уже. Почему нельзя по-человечески?

— Можно, — почти согласился Ефимов. — Но это сложнее. Иногда, по крайней мере, а с некоторыми

вообще практически невозможно. — Сергей вопреки своему пониманию современной военной службы попытался защитить позицию ротного.

— Это почему?

— Иногда чем лучше делаешь, тем хуже становится. В армии это особенно заметно. Офицер начинает относиться к солдату по-человечески, и тот ему тут же подкладывает свинью.

— Но мы-то не срочники. Все взрослые мужики.

— Мужики-то взрослые, а толку? — Ефимов поймал рукой падающую снежинку.

Оказавшись на его теплой ладони, она тут же растеклась влагой.

— Вот пример. Сошников к вам относится в основном по-человечески, так?

— Да он олень!..

— Стоп! — Ефимов погрозил Виктору пальцем. — Мы сейчас не о деловых качествах рассуждаем, а о чисто человеческих взаимоотношениях. Так вот, Сошников с контрактниками обращается нормально, почти как с равными себе. Без оскорблений, без наездов, не стучит, одним словом, ведет себя нормально, по-людски. Так или нет?

— Так, — подтвердил Прошкин, а Ефимов продолжал:

— И вот этим летом ротный ушел в отпуск, за него остался Сошников. Он относился ко всем ровно, не обзывал, не оскорблял, все в рамках устава. Что в итоге получилось? — спросил Ефимов и тут же сам ответил: — Личный состав роты стал практически неуправляемым. Хотя, казалось бы, раз он к вам по-человечески, то и вы к нему так же. Ан нет.

— Так это же не я…

— Витя, я не говорю о тебе, рассуждаю о коллективе и человеческих взаимоотношениях. Не все так просто. Для уважительных отношений нужны нормально работающие уставы. Без этого общаться по-человечески очень сложно. Любая поблажка немедленно вылезает боком.

— Ну, это да. — Старший сержант опять был вынужден согласиться. — Чмырей в роте у нас хватает.

— С другой стороны, я иногда думаю, может, все эти дебильные крики, оры, маты и всеобщее унижение необходимы для создания боеспособной армии?!

— Это как?

— Любое унижение заставляет нас тем или иным способом его преодолевать. Если хочешь, то закаляет нас. Война, если разобраться, — это сплошное унижение. Ты кланяешься осколкам, пулям, прячешься от летящих самолетов, вражеских танков и солдат, прущих на тебя. Но унижение, точнее сказать, его преодоление, в конечном счете делает нашу психику куда более устойчивой к стрессам. Те, кто привык терпеть здесь, многое сумеют вынести и на войне.

— Так-то оно, конечно, так. — Виктор почти согласился со сказанным. — Но можно же, наверное, как-то и по-другому?!

— Можно. Элемент тренировки психики — те же прыжки с парашютом, обкатка танками. Если бы еще разрешали ползание под пулями, летящими над головой, то это закаляло бы еще сильнее. Но полностью психологическое давление это, по-моему, не заменит.

— Что же получается, пусть ротный и дальше орет?

— А что, есть выбор? — Ефимов усмехнулся.

— Не знаю, — пробормотал Прошкин, и они, не сговариваясь, направились к входным дверям.