Афганский рубеж
Шрифт:
— Смотри угол тангажа, — сказал я и медленно отклонил ручку управления от себя.
Нос начал опускаться, а хвост приподниматься. Линия горизонта пропала, а перед глазами только каменистая площадка. Законцовки лопастей винта вот-вот коснутся земли.
— Саня, не глупи! Так не взлетают! — возмущался Батыров, но вертолёт уже покатился вперёд на носовом колесе.
— Тангаж!
— 6°… 9°, — начал считать Димон.
Лопасти выровнялись по срезу горизонта. Смотрю вперёд и держу положение. Обрыв всё ближе. Внутри
— Скорость 20…30… 40! — отсчитывает Карим, но тут же замолкает.
Срываемся вниз. Уши моментально начинает закладывать. Слюны во рту нет, чтобы сглотнуть и слегка пробить заложившие перепонки. Вертикальная скорость растёт, а перед глазами только глубокое ущелье.
Скорость на приборе 60 км/ч, но вывести вертолёт из пикирования пока не получается. Валимся на правый борт, будто нас что-то тянет туда. Парирую этот разворот, но крен стремительно увеличивался. Тяну ручку на себя, но скорости не хватает, и мы теперь валимся на левый борт. Крен моментально становится 25°. Ещё немного, и войдём в один из склонов.
— Отворачивай! — кричит Батыров.
Ого! Так громко, что даже пробил мне «пробки» в ушах.
Выравниваю вертолёт и отворачиваю от склона. Уйти ушёл, но опять теряем высоту. Как хромой заяц по лесу!
— Скорость 80… 90, — отсчитывал Карим.
Постепенно выравниваемся. Скорость растёт.
— Скорость 120, высота 3000. Вух! — выдыхает Димон.
— Отворачиваю влево, курс 330, — доложил я и повернул через перевал, где мы высаживали несколько дней назад группу Сопина.
Вертолёт летит без отклонений, параметры в пределах нормы. Это был очень крутой взлёт!
Сзади по плечу меня бьёт вновь заглянувший в кабину Сопин и показывает большой палец. Карим сидит закрыв глаза, и что-то шепчет про себя. А Батыров просто смотрит перед собой.
— Командир, ты как? — спросил я по внутренней связи.
Димон достал сигареты и закурил. Причём даже блистер не открыл и сигарету не поджёг.
— Как мы взлетели? Это же против всех законов, — ответил он.
— Ну, просто ты ещё не всё знаешь про вертолёты, — ответил я.
— После сегодняшнего дня, кажется, я ничего не знаю.
Я передал управление Батырову, а сам повернулся назад, чтобы заглянуть в грузовую кабину. На откидной сидушке рядом со сдвижной дверью сидел Сопин, перевязывая окровавленную руку бойца.
Карим пошёл в грузовую кабину, чтобы помочь.
— Без сил лежат. Трое охраняют только пленника. У того мешок на голове. Весь связанный и лежит на полу, — сказал Сабитович, подключившись к аппарату связи в грузовой кабине.
— Раненые как? — спросил я.
— Перевязываются. Я им все аптечки отдал, что нам загрузили. Но нужно в санбат вести. Тут и в голову ранения, и в живот.
— Погибшие есть? — спросил Димон.
Карим не сразу ответил.
— К сожалению.
После
В районе Анавы к нам пристроились Ми-24. От них узнали, что Енотаев дотянул до Баграма.
— 207й, на Окабе вас встречают. Спрашивали про груз, — запросил у нас командир одного из «крокодилов».
— Подтвердил. Но мы сначала в госпиталь. Раненных много.
— Вас понял.
После того как доставили раненых и погибших в Баграмский медсанбат, быстро перелетели на аэродром. В грузовой кабине остались несколько человек, которым помощь была не нужна. А ещё и тот самый «груз», за которым и ходили Сопин и вторая группа.
Руководитель полётами обозначил нам, что после выключения нас ожидают на КДП. Этого и следовало ожидать.
— 207й, встречать груз будут на рулёжке, — сообщил РП, как только мы начали освобождать полосу.
Только мы порулили к стоянке, как дорогу нам перекрыли два УАЗа и чёрная «Волга». Кажется, груз, который взяли разведчики очень ценный.
— Командир, просят фары выключить ненадолго, — передал слова Сопина Сабитович, и мы выключили свет.
Нам даже дверь в кабину экипажа прикрыли. Что ж за секретность такая?! В темноте можно было разглядеть, как от вертолёта уводят пленного. Как только машины уехали, мы продолжили рулить на стоянку.
После выключения, я ещё пару минут не вылезал из кресла. Перед глазами до сих пор стоит обрыв, и как мы летим вниз. И ведь другого варианта не было спастись.
Я вышел в грузовую кабину, и тут же чуть не упал, поскользнувшись на луже крови. Повсюду осколки и гильзы. Окровавленные бинты вперемешку с грязью и пылью. Даже при тусклом свете в кабине, картина не самая приятная.
— Мы сейчас поможем, — залезли в кабину два парня из группы Сопина.
— Сынки, идите спать. Мы сами, — остановил их Карим, который загребал на лопату гильзы.
Молодые ребята посмотрели на меня, и я показал им на выход.
— Спасибо вам. Я молиться уже хотел, хоть и не знаю как, — сказал один из них.
— Я тоже. Только… это ведь неправильно? — спросил второй.
— В окопах атеистов нет, мужики. Спасибо, что живые.
Парни вышли. Я предложил Кариму помочь, но он тоже меня отправил на улицу.
Я спустился по стремянке и оглянулся вокруг. В воздухе по-прежнему стоял запах сырости, керосина и отработанных газов. Освещение на аэродроме практически не работает, но транспорт ездит как в центре города.
В паре сотен метров, инженеры, подсвечивая фарами и фонариками, колдуют над повреждённой машиной Енотаева.
Я нашёл Димона, который беседовал с Игорем Геннадьевичем.
— Скажу честно, у тебя, Саня, нервы железные. Спасибо! — поблагодарил меня Игорь Геннадьевич, когда я вышел на бетонку.