Афина Паллада
Шрифт:
— Черноземельское крепкое!
— Стиляга! — улыбается Али. — Вот из-за таких нигде не могу купить настоящих широких брюк — везде узкие!
Али — наиболее горец из всех присутствующих и видом и приверженностью к атрибутам аульной жизни. Разият он, конечно, украл — правда, не на лихом Карабахе, не в дыму выстрелов и погони, а на такси, среди бела дня, заготовив за калым брачное свидетельство. Он жадно слушает сказки и небылицы. Влюбившись после брака в другую женщину, посчитал это за происки колдунов, по совету жены лечился у муллы от порчи и как
Разият стрижет голову Мухадина большими овечьими ножницами. Он вырывается — мать не хочет оставить ему чуб, по шариату положено бриться. Магомет выворачивает за дверью шубу и надвигается на мальчишку. Мухадин завизжал и мигом стал как шелковый. Он ничего не боится, кроме «живой шубы», хотя знает, что за ней скрывается волосатый рабочий. В окно бешено лают собаки, так и не признающие Магомета. А ему до смерти приятно пугать малыша.
— Интересно получается, — говорит Али, — в одном горском селенье медведь украл себе в жены девушку и поселился с ней в пещере…
Саид, в спортивной майке и бриджах, заправленных в толстые белые носки, спокойно забивает молотком красные кнопки пистонов в латунные гильзы. Вскинул на брата глаза в желтых искрах.
Али быстро заговорил по-балкарски, перешел на русский.
— Клянусь этим хлебом, я видел тех, кто освободил ее. Самая красивая, а жениться никто не хочет: медвежья вдова.
Саид с сожалением смотрит на брата. Сафар запустил руки под тельняшку, откровенно смеется. Улыбнулась и Разият. Али мрачнеет от такого недоверия. Грозно прикрикнул на жену — она увяла, отошла к печке в другой комнате.
— Может, кто в медвежью шкуру нарядился? — спрашивает Саид, думая о главном — об отаре.
— Эх, люди! — сверкнул черносливовыми глазами Магомет, верящий рассказу. Он и сам сейчас похож на медведя — в вывороченной шубе.
— Интересно, чем медведь кормил ее? — ехидничает Сафар.
— Хох! — принимает бой Магомет. — Лазил по ночам в дома, у кого брынзу утащит, у кого сахар. Орехи, кизил не еда, что ли?
Гости смеются. Только сиреневые глаза смотрят из полутьмы горницы-кухни — с мужчинами сидеть не положено — со страхом и верой в чудеса. Ее гололобый муж азартно перебирает в руках карты, беспрестанно затягиваясь. На его младенческом личике горькие складки поражения.
Али заметил взгляд Секки и засмотрелся на нее. Разият видит это, посылает к мужу Мухадина с толстой костью. Мальчишка подбежал, шмыгнул носом:
— Сломай, папка!
У горцев заведено — особенно на свадьбах и праздниках — юноши ломают руками кости, чтобы добыть для девушек сладкий мозг. Получается состязание, демонстрация мужских качеств, завязываются знакомства — узелки будущих свадеб.
Кость толста, и Али ругает сына:
— Интересно знать, почему крутишься, где взрослые?
Делать, однако, нечего, — все смотрят на него. Взял кость. Напрягся до дрожи выдающегося вперед подбородка. Тщетно.
— Дай попробую! — засучил рукава Магомет.
Треск… Нет, это мышцы Магомета хрустнули — кость цела.
— Большой папка,
Саид отложил бутылки с порохом и дробью. Поднес кость к фонарю, осмотрел на свет, сказал:
— Зима будет долгая, снежная.
И легко, неожиданно, сломал кость.
Секки любовно смотрит на балкарца — никто не видит. Али потемнел, самолюбиво переживает чужую удачу. Магомет спокойно стучит костяшками домино. Мухадин блаженно сосет мозг из кости.
— Интересный этот город Баку, — говорит Али, словно ничего не произошло. — Недавно по улице идет «Волга». Когда смотрят — ни водителя, ни людей внутри. Погнались — исчезла, как сатана. Номер милиция запомнила. Проверили — нету такого. Что делается! Конец света — и только!
— Газеты читать надо, — советует Саид. — В Москве поезда под землей — в метро — без водителей ходят, электромашинист ведет. Кибернетика такая… Ракета тем более идет сама.
И опять Секки бесстыдно смотрит на Саида. Разият строго заговорила с ней, и Секки потупилась.
Али еще силится взять реванш:
— На курсы трактористов пойду! Не нравится эта чабанская жизнь! Как проклятые! Вот теперь без работы сидим. Или продавцом пойду в город — там само к рукам прилипает Правильно, Секки-Газават?
— Мне не понравилось в магазине, — смутилась женщина.
Саиду неприятны слова брата. Он и сам, может, завтра привяжет собак к телеге или погрузит их в машину вместе с узлами и поедет искать лучшей доли. Да он-то прокормится! Отару жаль! У Ибрагимова овцы не сильные, и элитная порода Саида уравняется с ними, не даст полного приплода и шерсти. И не только это волнует его. Он привыкал к животным, как к людям, хотя сказать этого не мог ни Бекназарову, ни Иванову, для которых овцы — только план, мясо, поголовье.
Гости ушли — невесел хозяин, туча на лице.
«Летучая мышь» задута. Чабаны ложатся спать.
Темнота в чабанском домике особенная — полная. Смутно, еле-еле проглядывают в ней окошки. Свет снега и звезд слишком слаб, чтобы проникнуть в горницы. Сегодня темнота подавляет Саида. Закутавшись в тулуп, он выходит.
Тоскливая пустота база. Мгла горизонта. Звезды рассыпаны так густо, что негде ткнуть пальцем между ними. И все же темно. Темно от степи.
Дальний лай на кошарах. Чернеет вздыбленный гребенчук, бурун. Близко рокочет вода. Однообразие ночи нарушает только шелест камыша, да нет-нет сорвутся разом три-четыре звезды.
Чабан лег на охапку сена. По бокам укладываются собаки — горячие меховые комки. Рядом в снег воткнута ярлыга.
Подошла Секки. Хасан и Магомет поехали на тракторе в поселок за вином, развеселились. А у нее на душе камень — Саид решил уехать, нету у него отары, и ничем она не может помочь любимому. Присела рядом и не мешает ему.
Думает Саид о вечном походе за отарами — сколько прошло их по этим бурунам! Шли воины, кочевники, изгнанники. Прах их засыпан песками. Но перед ним открытая книга истории — звездный круг. Там запечатлены герои древности, их судьбы, подвиги, страсти.