Афоризмы
Шрифт:
Внимательный мыслитель часто найдет в шуточных произведениях великих людей больше поучительного и тонкого, чем в их серьезных трудах. Формальное, условное, связанное с этикетом, — все это здесь обычно отпадает; удивительно, сколько еще печатается жалкой, условной ерунды. У большинства писателей на лице такая мина, как у некоторых людей, позирующих для портрета...
Наши языки словно сбились с толку: там, где мы хотели бы видеть мысль, они дают нам лишь одно слово, там, где требуются слова, мы встречаем многоточие, а там, где мы ожидаем многоточия, стоит непристойность.
Об особенной прелести, которую имеет переплетенная толстая тетрадь из белой бумаги. Бумага, не утратившая своего целомудрия и сияющая невинностью, всегда лучше, чем исписанная.
Самое интересное место в «Вертере» то, где он убивает труса.
Издатель
245
in effigie (лат.) — повесить чье-либо изображение, как бы предавая казни его оригинал — старинный колдовской прием. Здесь иронически имеется в виду портрет писателя в начале его книги или собрания сочинений.
Язык возник из лепета ребенка так же, как французское парадное платье из фигового листка.
Человечество, как и человек, имеет свои ступени развития. Мы пишем для своих современников, а не для древних греков [246] . У меня возникает не только жалость, но и своего рода стыд за молодых людей, которые говорят о своем Гомере..., изучают своего Гомера, держат постоянно своего Гомера в кармане, а когда они должны обратиться к разуму и сердцу человека, то говорят так, что можно подумать, будто они изучали человека по «Беседам» Ланге [247] . Наша утонченность — не позор, мы принадлежим к более зрелому поколению. Истина, образование и улучшение человечества должны быть главными целями писателя. Если он их достигает, то средства, используемые при этом, для нас довольно безразличны.
246
Мы пишем для своих современников, а не для древних греков... Лихтенберг ценил античную культуру, но не разделял чрезмерного преклонения последней, ее идеализации, как это было свойственно Винкельману, а в 90-е годы — Гете и Шиллеру. Данное изречение свидетельствует об элементах исторического подхода у Лихтенберга к явлениям искусства. «Утонченность» современной культуры, по его мнению, такое же естественное явление для «более зрелого общества», как «простота» для древних.
247
Ланге Иоганн Иоахим (1670—1744) — богослов, автор мистико-философских и пиитических сочинений, в которых проповедовал внутреннее благочестие в противовес лютеранской ортодоксии. Однако очень скоро он стал отъявленным фанатиком и способствовал изгнанию последователя Лейбница, философа Вольфа, из Галле. «Латинские беседы» Ланге — слащаво-мистические, примитивные наставленяя в вере,
Слово «простота» употребляют до отвратительности неопределенно. Вертел — прост, часы Гаррисона [248] — просты и человеческий мозг также, и последний, по-видимому, — самое простое. Смешно судить о простоте какой-нибудь вещи, не принимая во внимание ее конечной цели. Это еще вопрос, так ли уж удачно писали столь прославленные древние поэты, как мы в этом сейчас уверены. Ибо вместо того, чтобы судить о них с точки зрения их публики, мы, заранее предполагая, что они постигали все точно, создаем их публику в своем воображении. В горячих рекомендациях древних, которые столь часто даются из желания рекомендовать самих себя, содержится безусловно добрая половина школьной традиционной болтовни, когда люди ни о чем не думают.
248
Гаррисон Джон (1693—1776) — английский изобретатель-самоучка, усовершенствовавший морские корабельные часы и прославившийся изготовлением точных хронометров.
Острый ум — увеличительное стекло, остроумие — уменьшительное. Последнее же ведет к пониманию общего.
Случай создает не только воров, но также и людей, пользующихся всеобщей любовью, друзей человечества, героев. Внезапная мысль остроумца своим появлением больше чем наполовину обязана дураку, в которого она угодила.
Буря в горах, шелест дубового леса и серебристые облака — это все очень хорошие вещи, но новые образы — лучше.
...Многое не поддающееся выражению [249] было бы вряд ли достойно выражения, если бы даже удалось его выразить...
Странно (и я замечал это всегда не без улыбки), что Лафатер в носах наших писателей находит больше, чем разумные люди в их произведениях [250] .
Истина находит истолкователей во все времена, похвала из угодливости — лишь в течение одного года. Пиши поэтому мужественно и с открытым сердцем.
249
Многое,
250
См. прим. 21 к F 724, стр. 333.
...Есть весьма великие незначительные писатели и весьма незначительные великие...
Вот то главное и почти единственное, о чем я просил бы своих читателей и чего они ни в коем случае не должны упускать из виду — моей единственной конечной целью было внушить им осмотрительность...
Если ты встречаешь человека с уродливой, противной тебе физиономией, то не считай его, бога ради, порочным, не удостоверившись в этом... Но я тебя хочу обучить одному ясному принципу физиогномики, это — физиогномика стиля. Если кто-нибудь говорит с тобой мужественной прозой Мендельсона или Федера [251] , Мейнерса [252] или Гарве [253] и ты наталкиваешься на положение, которое кажется тебе сомнительным, доверься ему до дальнейшего, более подробного исследования. Напротив, если кто-нибудь говорит с тобой в восторженном тоне прорицателя [254] и при этом, спотыкаясь и заикаясь, лепечет дифирамбы, прилагая судорожные усилия, чтобы выразить невыразимое, не верь ни одному его слову, которого ты строго не проверил. Божьих посланцев в наше время уже не бывает. Если он не поклялся быть верным твоей простой мирской логике, гони его из дома до ближайшего исследования.
251
Федер Иоганн Генрих (1740—1821) — немецкий философский писатель, просветитель.
252
Мейнерс Кристоф (1747—1810) — профессор философии в Геттингене.
253
Гарве Кристиан (1742—1798) — немецкий философ и естествоиспытатель.
254
...если кто-нибудь говорит с тобой в восторженном тоне прорицателя... — вновь выпад против штюрмеров.
Чувство нередко многословно, разум краток. Основания для правки произведений и — nonum prematur in annum.
Никогда не противоречишь себе, если начинаешь что-либо писать, имея твердое мнение. Но даже при самом твердом мнении предмет можно осветить поверхностно. И если он тебе настолько хорошо знаком, что ты полагаешь, будто понять его может каждый, то употребляешь слова, которые тому, кого ты хочешь поучать, кажутся двусмысленными. Я прощаю господину Лафатеру то, что он находит так много противоречий в моем сочинении, и он не первый, который якобы обнаружил их там.
Один из самых больших мыслителей, которых я когда-либо встречал, признался, что он понял мое мнение только при втором чтении, и теперь он полностью со мной согласен. Я не отрицаю, это большой недостаток моего сочинения, и мне это должно послужить уроком на будущее: все, что я хочу печатать, необходимо, как это делал Мольер, прочитывать сначала вслух своей кухарке.
Не стану отрицать — недоверие к современному вкусу, возможно, достигло у меня степени, заслуживающей порицания. Ежедневно наблюдать, как некоторые люди попадают в гении [255] с таким же правом, как если бы мокриц признали сороконожками, и не потому, что у них так много ножек, а потому, что большинство не хочет сосчитать до четырнадцати, — все это привело к тому, что я больше никому без проверки не доверяю.
255
...попадают в гении с таким же правом... — намек на писателей «бури и натиска».
Во многих сочинениях какого-либо знаменитого писателя я бы охотней прочитал то, что он вычеркнул, чем то, что оставил.
Его чернильница поистине была храмом Януса [256] . Когда она была закрыта, повсюду царил мир.
Предисловие можно назвать громоотводом.
Если горькая сатира тонка, то свет даже в самом худшем случае расценивает ее как предательство: сатиру он любит, а ее создателя ненавидит. Но как отнесется он к данной сатире, если автор злобен, а сатира весьма плоска? Он будет ненавидеть автора и презирать сатиру.
256
Янус — бог мира и войны у древних римлян. Во время войны двери храма Януса были открыты, в период мира закрывались.