Афоризмы
Шрифт:
Наблюдать лица простых людей на улице — всегда одно из самых любимых моих удовольствий. Никакие картины волшебного фонаря не могут сравниться с этим.
В то время как о тайных пороках пишут публично, я задумал писать о публичных пороках тайно.
Редкие люди выпускают свои книги в свет без тайной мысли, что каждый либо отложит свою трубку в сторону, либо снова зажжет, чтобы их прочесть. Что я отнюдь не жду для себя такой чести, я не только скажу — ведь сказать это легко —
О, если бы этот порог был уже позади! Боже мой! Как я жажду того мгновения, когда время перестанет для меня существовать, когда меня вновь примет в свое материнское лоно то, что есть все и ничто, в лоно, в котором я дремал, когда из воды возникал Гейнберг [287] , когда жили и писали Эпикур [288] , Цезарь и Лукреций, когда Спиноза создал величайшую идею из всех, которые когда-либо возникали в голове человека.
287
Гейнберг — года в окрестностях Геттингена.
288
Эпикур (341—270 до н. э.) — выдающийся древнегреческий философ-материалист.
Хуже всего, что я при моей болезни совершенно не мыслю и не чувствую вещей без того, чтобы не чувствовать при этом преимущественно себя. Я осознаю все свои страдания: все становится у меня субъективным, а именно все стоит в связи с моей чувствительностью и болезнью. Я смотрю на весь мир, как на машину, существующую для того, чтобы всеми возможными способами сделать для меня ощутимой мою болезнь и мои мучения. Патологический эгоист. Это в высшей степени печальное состояние. Я должен теперь выяснить, есть ли во мне еще сила, смогу ли я это преодолеть; если нет, то я погиб. Однако болезнь этого рода стала словно моей второй натурой. Малодушие — вот правильное название моей болезни, но как избавиться от нее? Преодоление ее заслуживало бы памятника, но кто ж станет ставить памятник человеку, который из старой бабы становится мужчиной?
Ах, боже мой, сколько раз у меня возникала мысль, относительно которой я мог быть уверен, что она понравилась бы самым лучшим людям, если бы они только прочли ее. Но я не использовал ее, да и не особенно жаждал ее использовать. И из-за этого какой-нибудь плоский литератор или компилятор или пишущий эпиграммы путаник смотрели на меня свысока, и я должен признаться, что, при моем поведении, эти люди были не так уж неправы; ибо как же они могли знать то, что я по своей лени утаил даже от черновой тетради...
Кровельщик, возможно, находит в утренней молитве силу для встречи с ужасной опасностью. Как счастливы люди, которым это доступно! А может быть, он находит ее в стакане водки? О, если
Если бы небо нашло необходимым и полезным еще раз переиздать мою жизнь, то я хотел бы сообщить ему некоторые небесполезные замечания к новому изданию, касающиеся преимущественно облика, черт портрета и общего плана.
Сегодня я позволил солнцу встать раньше, чем я... Одна из самых примечательных черт моего характера состоит, безусловно, в склонности к странному суеверию, вследствие которого я вижу в каждой вещи предзнаменование, и сотни предметов за день становятся для меня оракулами. Здесь не требуется подробного описания, так как я в этом разбираюсь даже слишком хорошо. Вот проползло какое-то насекомое — и это служит ответом на вопросы о моей судьбе. Не удивительно ли это для профессора физики? Не заложено ли это в человеческой природе и не стало ли это лишь у меня чудовищным явлением?...
Самым счастливым чувствуешь себя тогда, когда твое чувство велит тебе жить только в этом мире. Мое несчастье в том, что я никогда не живу в этом мире, а напротив, в множестве всевозможных взаимосвязей, которые создает моя фантазия, поддерживаемая моей совестью; таким образом, пропадает часть моего времени и разум не способен это преодолеть. Следовало бы основательно объяснить это явление. Живи по-настоящему в своей первой жизни для того, чтобы наслаждаться второй. В жизни так же, как и во врачебной практике: первые шаги — решающие.
При всей моей любви к покою, я все время углублял мое самопознание, не имея, однако, сил сделаться лучше; я даже часто извинял свою инертность тем, что замечал ее, и удовольствие от того, что я замечал точно какой-нибудь свой недостаток, нередко превосходило досаду, которую возбуждал во мне сам этот недостаток. Таким образом профессор «мел для меня гораздо большее значение, чем человек. Пути господни неисповедимы.
Измеритель забот, mensura curarum — это мое лицо.
Мое тело — это часть мира, которую могут изменить мои мысли. Даже воображаемые болезни могут сделаться действительными. Во всем остальном мире мои гипотезы не могут изменить обычного хода вещей.
Если бы я мог провести каналы в моей голове, чтобы способствовать внутренней торговле между запасными складами моих идей. Но они лежат там сотнями, бесполезные друг для друга.
Когда я прежде закидывал в своей голове удочку для улова мыслей и внезапных идей, то мне всегда кое-что попадалось. Теперь рыба не идет так хорошо. Она начинает окаменевать на дне, и мне приходится ее вырубать. Иногда я вытягиваю ее по частям, как окаменелости Монте Болька, и кое-что из этого стряпаю.
Вся моя деятельность подчинена тетерь заработку. Угли еще тлеют, но пламени уже нет.