Африка грёз и действительности (Том 2)
Шрифт:
— В таком потоке вам не хотелось бы поплавать, не правда ли? — обратился к нам проводник, когда мы спустя полтора часа стояли на площадке, расположенной над местом спуска расплавленного шлака. Огненная река рвалась из летки и слепила глаза блеском своей поверхности, переходившим временами в белый цвет. Это предвещало, что через несколько минут гигантский подъемный кран доставит к нижней летке огромный ковш и будет ждать, пока он до краев наполнится 12 тоннами расплавленного металла — того металла, за который люди бьются, рискуя жизнью, под землей, а также в двойном пекле тропического солнца и раскаленных печей, в кремневой пыли и сернистых испарениях.
— Руда содержит восемь процентов металла, концентрат по окончании флотационного
В цехе раздался короткий свисток, и все рабочие, которые нам сверху казались карликами, быстро покинули свои рабочие места. Через несколько секунд ковш с двенадцатитонным грузом черновой меди оторвался от устья печи и, подвешенный к крану, медленно заскользил к противоположному концу зала. Длинный барабан конвертора наклонился, как допотопное чудовище, и в его разинутом зеве засверкала жидкая медь. Из его горловины к стальным конструкциям свода взлетали снопы искр и пламени. В этом очистительном пламени кипело 90 тонн меди…
Невидимый крановщик в кабине крана остановил ковш на расстоянии нескольких дециметров от горловины конвертора, несколько раз ударил ковшом о его борт, чтобы сбить застывшие остатки от предыдущей плавки и одновременно проломить застывающую поверхность черновой меди. Раскаленная добела жидкость медленно переливалась в конвертор и напоминала вулканическую лаву, которую мы видели несколько недель назад, когда она била ключом из недр земли и медленно исчезала в озере Киву, окруженная облаком шипящего пара. Здесь теперь бурлила освобожденная стихия, пробужденная к жизни руками человека…
— На этом металлургическом заводе ежедневно производится 250 тонн меди, — заметил проводник и вытер со лба пыль, смешанную с потом. — Готовые чушки мы направляем в Жадовиль для электролитического рафинирования.
Самая высокая фабричная труба в Африке
Бельгийское Конго — один из крупнейших поставщиков меди в мире. Отсюда по всему миру расходится до 200 тысяч тонн меди в год, и все же спрос на этот металл неуклонно повышается, так же как и цены на него. Тонна черновой меди, выпускаемой из конверторов, стоила в период нашего проезда через Конго, в апреле 1948 года, 25 тысяч чехословацких крон. Годовые обороты горнопромышленного концерна «Юнион миньер дю О Катанга», занимающего первое место в мире по производству меди, составляют свыше пяти миллиардов крон. Несмотря на это, концерн не в состоянии удовлетворить всех заказчиков, хотя его «скандал в Катанге» еще никогда и нигде не был превзойден.
В одних только рудниках Кипуши людской пот выплавляет из недр Африки 100 тысяч тонн меди в год. Мы стояли на обширном дворе металлургического завода в Лубумбаши и наблюдали за рабочими, опрокидывавшими железные тачки с несколькими золотистыми плитками только что застывшей меди и складывавшими их в высокие штабели. Радостно было смотреть на эти тяжелые блоки матово блестевшего металла, только что завершившего первую, самую трудоемкую фазу своего рождения. Сложенные чушки меди вызвали у нас воспоминание о песчаных буграх Ливийской пустыни, изрытых десятками тысяч солдатских могил. В ушах возник печальный звон миллионов пустых снарядных гильз, которые военнопленные и наемные арабские рабочие собирали по всему побережью Киренаики и грузили на суда. Они блестели тогда таким же матовым желтым блеском латуни в руках покрытых лохмотьями арабов, которые подрывали один капсюль за другим, чтобы обезвредить эти гибельные орудия жадной смерти.
Здесь лежат чушки меди, только что родившейся в поте, крови и огне с риском для жизни людей,
А между тем медь — это кровь нашей жизни. В какие полезные изделия могла бы преобразиться эта чушка, которую черные рабочие только что опрокинули из изложницы, если бы к ней не тянулись преступные руки поджигателей войны! Через короткое время она могла бы пустить в ход фабрики и мастерские, напитать током сети электропередач, дать силу поездам и автомобилям, связать людей через эфир, украшать жилые дома, заставить звучать колокола…
— Не хотите ли подняться на самую высокую фабричную трубу в Африке? — прервал наши размышления проводник, заслонил рукой глаза от солнца и посмотрел вверх. — 150 метров. Это третья по высоте труба в мире, две другие находятся в Японии и Чили. В качестве журналистов вам бы следовало попробовать. Через час вы могли бы уже спуститься…
— С вершины Килиманджаро вам, наверное, открылся лучший вид, не так ли? — ответил за нас профессор Нокс, подавая нашему проводнику руку на прощанье.
Над металлургическим заводом стоял грохот тонн падающей руды и кокса, а по пирамиде террикона одна за другой ползли вверх вагонетки с пустой породой…
Глава XXXIII
БОЛЬШОЙ СЕВЕРНОЙ ДОРОГОЙ
— 720, — бормотал вполголоса сержант негр, дописывая в свою книгу последние цифры номера нашей «татры», — 19720. Гм, а что означает эта буква «П»? — спросил он вдруг и поставил ногу на задний буфер, как будто хотел придать этим больше веса своему вопросу.
— Это значит Прага, столица Чехословакии…
— Чеко… Чеко… такого у меня здесь еще не было. Как это называется? — спрашивал он, растерянно глядя в следующую графу и покусывая при этом кончик карандаша. — Это в Америке?
— Нет, в Европе, очень далеко на севере.
Иржи взял у него из рук карандаш и приписал возле обозначения номера печатными буквами Tch'ecoslovaquie, чтобы сократить ожидание на таможне. На флагштоке у небольшого домика таможни трепетал трехцветный бельгийский флаг, который мы впервые увидели в Африке несколько недель назад на противоположном конце Конго, когда спидометр еще показывал на четыре тысячи километров меньше. Пограничный шлагбаум был опущен и лежал на двух потрескавшихся стойках. Второй негр равнодушно стоял между ними и время от времени с отсутствующим видом заглядывал в листы анкет, которые мы должны были сдать при выезде из страны в соответствии с указаниями, полученными на другом конце Конго.
Мы вспомнили строгий досмотр, которому нас подвергли в Касинди, когда мы въезжали на территорию Конго, и как инспектор записывал все номера на фотоаппаратах, кинокамерах, биноклях, пишущих машинках и измерительных приборах. Поэтому мы спросили:
— Хотите сверить номера?
— Нет, — махнул рукой сержант и засунул анкеты в ящик, — все в порядке.
— А как с оружием?
— С каким оружием?
На покрытых пылью чехлах двух автоматических пистолетов и охотничьего ружья до сих пор болтались свинцовые пломбы, осудившие наше оружие на многонедельное заключение. Сержант спокойно смотрел, как мы сами срезали ножом все пломбы и спрятали их в ящичек для инструмента в качестве сувенира о великодушии черных таможенных инспекторов, белые коллеги которых на противоположном конце страны уделили столько внимания каллиграфическому выписыванию длинных рядов цифр и прикреплению тяжелых кусочков свинца к каждому чехлу.