Африка под покровом обычая
Шрифт:
Перед поездкой в Алжир на Всеафриканский фестиваль культуры молодой певец выступал по камерунскому радио. По моей просьбе звукооператоры записывали концерт Роми на пленку. Мы смотрели на Роми сквозь окно, отделявшее операторскую от кабины для записи. Кто-то тронул меня за рукав. Я повернулся и увидел полицейского, который обычно дежурит у входа в здание радиостудии.
— Из города постоянно звонят и справляются, где можно достать новые пластинки с песнями Нкуе, — шепнул он.
К сожалению, грамзаписей Роми пока еще пет. Роми — один из создателей современных камерунских песен. Сочиняя и исполняя их, оп остается
— Деревню Баре, где я родился, до сих пор называют «деревней мастеров игры на тамтамах», — вспоминает Роми. — В Баре играют и танцуют по любому поводу. Свадьба, крестины, инициации… У нас очень много поводов повеселиться. Вон на сцепе тамбурин, напоминающий обструганный пень. Это нгомелон (толстый полый ствол длиной около полутора метров с двумя продольными отверстиями для звучности). Говорят, он происходит из моей родной деревни.
Я люблю песню Роми «Дорогой Камерун». Он поет ее на всех концертах.
— Мне пришлось долго жить в Европе, — рассказывает Роми, — Однажды под Новый год мне вдруг взгрустнулось. Начался приступ ностальгии. Из тоски по родине родилась эта песня.
Роми и Антонио — разные по характеру, возрасту и темпераменту люди, но есть у них одно общее чувство — любовь к земле, породившей их, и этой земле они посвятили себя.
Чувство родины в Африке очень сложно. В колониальные времена его пытались если не вытравить из африканской души, то по крайней мере заглушить. Колонизаторы, переодетые в черные мантии профессоров и ученых, насаждали импортированные из Европы языки и нравы. «С первых дней юности, — рассказывает камерунский журналист Жюль Атангана в журнале „Аббиа“, — я инстинктивно противился колониальному господству. В то время для меня не так важно было то, что европейцы уничтожали богатства наших недр или способствовали сокращению нашего населения. Не важно было тогда, и, пожалуй, в какой-то степени сейчас, что все административные посты и коммерческие тресты существовали лишь для выгоды белых. Единственное, что заботило меня, — то, что, хотел ли я этого или нет, моими предками стали галлы, а не бети, деятелями моей культуры — Мольер и Далида, а не деревенский сказочник или странствующий гитарист… Эта насильственная имитация, — заключает Атангана, — и была вкладом Европы, одним из элементов убийства меня Европой».
Что же такое родина для камерунца наших дней? Для доживающего жизнь старика она, возможно, и ограничивается родным порогом, соломенными хижинами деревни, несколькими десятками с детства знакомых лиц. Вырос он во времена, когда пугало все, что выходило за пределы деревни: беспощадные и непонятно почему сердитые белые люди, заставлявшие его безвозмездно трудиться ради их благосостояния, даже соседи, с которыми старик и его предки говорили на близких языках, но никак не могли поладить. До сих пор в Камеруне встречаются люди, сознание которых еще не перешагнуло узость племенных представлений.
В деревушке Румсики, прижавшейся к массивной гранитной скале Зиуа, вот уже три столетия мирно живет этническая группа капсики.
С высокой платформы, на которой стоял наш кемпинг, мы любовались тем, как из глубокой причудливо изрезанной базальтовой пропасти вырастает розовая, с белыми изломанными прожилками трахитовая скала, а еще
В Румсики моим экскурсоводом был подросток капсики — Филипп. Оп водил меня по cape — семейным хуторам, обнесенным по кругу изгородями из живого колкого кактуса, эвфорбии или из прутьев и соломы либо оградами из гранитных валунов разных размеров.
— Филипп, — попросил я мальчика, — познакомь меня с матерью.
— Мама развелась с отцом и переехала в Нигерию, в деревню, которая находится в десяти километрах отсюда. Я часто хожу к ней. На днях она дала мне мешок арахиса. Я продал его здесь, в Румсики, и купил себе одежду для школы.
Для Филиппа пока еще все просто. Границы государств его мало беспокоят. Подлинные границы в его представлении очерчивают район, внутри которого живут его соплеменники — капсики.
— Филипп, ты учишься? — мимоходом спрашиваю я.
— Конечно, но сегодня выходной день, четверг, — отвечает мальчик и потом, словно удивившись столь неожиданному вопросу, добавляет:
— Чтобы стать мужчиной, теперь надо учиться.
В городке Гаруа-Булае, что близ границы Камеруна с Центральноафриканской империей, мы остановили «Ситроен» у заправочной колонки «Мобил». Вокруг собралась толпа любопытных мальчишек и девчонок. Они трогали машину, заглядывали внутрь. Подумалось, что многие из них проживут жизнь и, может быть, так и не увидят большого города. Я спросил у одного, как он представляет себе Яунде.
— Это самый большой город в мире.
В школах Камеруна — главным образом начальных — учатся свыше 700 тысяч ребят. Для них родина — уже нечто большее, чем деревня Эбонг или Муюка. Для них столица — не Румсики с неказистой хижиной вождя, а далекий Яунде.
В конце июня 1971 года у министерства молодежи и спорта собрались сотни молодых людей с рюкзаками за спиной.
— Мы — учащиеся средних школ и студенты университета, — объяснил один из юношей в расшитой синей национальной рубашке навыпуск с широким круглым вырезом на шее. — Едем в каникулы на молодежные стройки.
С тех пор ежегодно в десятках строительных лагерей камерунская молодежь сооружает мосты и дороги, помогает крестьянам в уходе за коллективными полями. В одной бригаде трудятся фульбе, этоны, бамилеке, бафия — юноши и девушки разных пародов страны. Понятие родины для них наполнено новым содержанием.
Это всеобъемлющее чувство, которое веками как бы тлело в душе африканцев, ныне мало-помалу конкретизируется в материальной и духовной жизни. В одном из ресторанов на севере дешевый японский проигрыватель хрипел старую мелодию «Когда мама еще танцевала с папой», а мы, журналисты, спорили, что такое родина для африканцев.
— Родина для них, если они способны усвоить такое понятие, — это род, племя, самое большое — деревня, в которых родилнсь и проживут всю жизнь, — снисходительно изрек один из западных коллег.
А через несколько дней он же при мне задал вопрос молодому шоферу о том, к какому пароду он принадлежит.
— Я — камерунец! — с достоинством отрезал молодой человек и отвернулся от явно неприятного собеседника.
О любви к родине пишут камерунские поэты и писатели, ей посвящают лучшие картины молодые художники. Это чувство проникает глубоко в сердца граждан республики.