Африканскими дорогами
Шрифт:
Поднимающиеся силы
Как сами африканцы осмысливали кричащие парадоксы современного города? Рождение какого общества виделось им за быстро меняющимися чертами молодых африканских столиц?
Однажды в Дакаре я был приглашен на студенческую вечеринку. Дом, где она должна была состояться, находился в Медине. Он был построен недавно, как и десяток других соседних зданий, и казался еще малообжитым. Но собравшиеся там студенты Дакарского университета не обращали внимания на неудобства. Когда я туда приехал, уже давно шел шумный спор.
Клубы табачного
— Сенегальское общество не знает классов! — восклицал он. — Нас всех в равной степени грабят французские компании, но сенегалец не эксплуатирует сенегальца.
Взрыв голосов заглушил его последние слова.
Весь вечер продолжалась дискуссия. Для меня она оказалась как бы введением «в курс» мыслей и идей, будоражащих всю интеллигенцию Тропической Африки. На этой студенческой встрече копья ломались главным образом из-за отношения к одному вопросу: разделено ли африканское общество на классы? А именно эта проблема и служила поводом для самых острых идеологических столкновений в африканских странах.
В этих спорах многое было неожиданным. Иногда создавалось впечатление, что на африканской почве снова ожили и расцвели пышным цветом старые, народнические воззрения. Лица, отрицающие существование классов в местном обществе, любили подчеркнуть исключительность Африки. Обычный ход их мысли можно было бы резюмировать следующим образом:
— В африканских странах существуют отдельные капиталистические предприятия — торговые, строительные, промышленные, но буржуазия как класс еще не сформировалась. Сила общины в деревне, сохранение патриархальных форм взаимопомощи среди кровных родственников в городах, где каждый богатый обязан помогать своим неимущим сородичам, являются могучим барьером на пути развития капитализма. Африканские страны развиваются по особому пути, отличающемуся как от капитализма Запада, так и от социалистического опыта Востока. Африка «перешагнет» через капитализм и построит свой особый «африканский социализм».
Противники этих теорий, а их было немало, легко обнаруживали уязвимое место в подобных взглядах. Они предлагали «африканским социалистам» привести из истории хотя бы один пример, когда община в деревне и патриархальные пережитки в городах остановили развитие капитализма.
Критики «африканского социализма» впадали, впрочем, в одну крайность. Часто они были склонны переоценивать силу местной буржуазии и темпы ее становления. Их словно бы гипнотизировала торговая активность на улицах городов, оглушал звон колокольчиков, которыми рыночные торговки любят подзывать покупателей.
Из этой среды мелочных торговцев кое-кому удавалось разбогатеть. В Лагосе и Ибадане были известны торговки, ворочающие многотысячными капиталами. Появились сравнительно крупные предприниматели в Аккре. Закрытие французских торговых домов содействовало быстрому обогащению ряда мелких торговцев в Гвинее.
Но на каком фоне происходило выделение, в сущности, ничтожной и слабой кучки богатых «буржуа»? На фоне отчаяния тысяч вчерашних земледельцев и скотоводов, деклассированных, оторванных от привычной среды и
Становление африканского капитализма сдерживалось как деятельностью крупных, часто международных торговых компаний Европы и Америки, так и узостью рынка обычно столь небольших по территории и численности населения африканских стран, их бедностью. Обладающие развитой сетью магазинов и факторий западноевропейские компании снимали пенки с африканского рынка. К тому же их деятельность не была скована границами отдельных государств, а носила «панафриканский» характер. Отсюда широкий диапазон возможностей для маневров, для экономических, финансовых и политических комбинаций.
Собственный потенциал африканской буржуазии в большинстве стран был столь слаб, что государство сплошь да рядом было вынуждено идти на создание государственных торговых и промышленных предприятий в тех случаях, когда было намерено потеснить западные фирмы, чтобы всерьез заняться проблемами экономической независимости. Некоторые правительства принимали специальные меры, чтобы содействовать развитию африканского предпринимательства. Большого успеха эти меры не имели.
И все же… Районы африканских городов — самые зеленые, самые чистые, самые прохладные, где прежде жили европейские семьи, — утратили былой характер расовой исключительности. В этих заповедниках комфорта и богатства появились и вскоре стали там хозяевами африканцы из числа нуворишей или лиц, сопричастных власти. Они мало что изменили в порядках, существовавших до их прихода, а сохранили уже сложившиеся традиции быта и норм социального общения. В своем большинстве это были люди с европейским образованием, которые презрительно отвергали все национальное — родной язык и культуру, народные обычаи, народную этику.
Воспитание этой кучки оторвавшихся от родной земли «господ» было горьким триумфом колониальной школы. В одном из африканских журналов я прочел взволнованное свидетельство кенийского экономиста Ваньяндей Сонга о воспитании, полученном им и его товарищами в Макерере, университетском колледже Уганды. Сонга писал: «В Макерере дети из крестьянских и бедняцких семей обрабатывались до полного их отрыва от родных корней. Они воспитывались в вере, что университетское образование — это вершина в отрицании всего, что было в них африканского. Они были более высокой породы, чем деревенщина, они были немногими избранниками, призванными управлять массами… Наши суждения о жизненных ценностях извращались, чтобы походить на европейские. Красотой для студентки-африканки стало обезьянье подражание белой женщине… Африканский студент становился все менее африканцем, поднимаясь по школьной лестнице к университету».
Конечно, нарисованная картина слишком мрачна, чтобы быть полностью правдивой. И все же есть в ней много верного.
— Наша трагедия в том, — говорил мне один нигерийский профсоюзный активист, — что лидеры часто чужды народу, а народ чужд им. Свои знания, свою образованность, оплаченную народом, они обменивают на привилегии, деньги, политическое влияние. Им легче разговаривать с иностранным дельцом, чем с рабочим; с дельцом они говорят на одном языке, с рабочим — на разных. Они разъедены коррупцией.