Африканскими дорогами

Иорданский Владимир Борисович

Уже в конце XIX века начали расти пригороды Лагоса. С 1895 года, когда приступили к строительству железной дороги на Ибадан, к нигерийской столице потянулись потоки ищущих работы людей. Это были не только йоруба из соседних с Лагосом деревень. Шли ибо с востока, иджо из дельты Нигера, хауса с севера. Завершение строительства железной дороги в 1902 году еще больше усилило притягательную силу города. К тому же в 1906 году он был поднят до ранга столицы сначала только Южной Нигерии, а когда в 1914 году южная и северная провинции были объединены в единую территорию, — и до ранга столицы всей колонии.

Мелкие деревушки, окружавшие город, — Мушин, Сомолу, Око Ваба и другие, были захлестнуты многонациональной

волной переселенцев. Только в районе Яба, где жили люди с определенным достатком, возникшее предместье складывалось в соответствии с градостроительским планом. В других местах возобладала стихийность. Лачуги-времянки сооружались переселенцами из оказавшегося под рукой хлама. В сезон дождей улочки превращались в грязевые потоки. Груды гниющего, разлагающегося под палящим солнцем мусора наполняли воздух зловонием.

Конечно, за годы независимости и здесь кое-что изменилось к лучшему — появилось электричество, некоторые улицы были заасфальтированы, построены школы. Но бедность этих районов полностью не исчезла. В тени разросшихся манговых деревьев я видел, как играют полураздетые дети. У уличных колонок толпились пришедшие за водой женщины. В полутемных барах торговали не только пивом или перегнанным из пальмового вина самогоном, иной раз там сбывали и канабис, местную разновидность гашиша.

Как-то раз в Лагосе мне попала в руки пачка старых фотоснимков города. Вот паровоз «кукушка» тянет трамвайные вагоны. На фотографии Балогун-стрит — низкие одноэтажные дома со ставнями, куры на мостовой, стол торговки у одного из домов… Бедность нивелировала архитектурные стили, и вытянувшиеся вдоль кривой улицы лачуги под ржавыми железными крышами казались построенными одним человеком, к тому же с бедной фантазией.

Разглядывая эти пожелтевшие от времени фотографии, я не мог избавиться от впечатления, что вижу снимки, сделанные в бедняцких кварталах нигерийской столицы совсем недавно.

Только один мост — Картер-бридж, переброшенный через лагуну, — связывал разбухшую периферию Лагоса с его центром. Утром, начиная примерно с семи часов, густой поток велосипедистов устремлялся но длинному мосту в город. Большинство из них — в белых рубашках с подвернутыми рукавами, некоторые — в галстуках и лишь немногие — в национальных костюмах. Это масса клерков, приказчиков, продавцов, мелких служащих. Чуть позже мост захлестывала автомобильная волна. Это двигались люди «с положением». Многие машины пережили не один капитальный ремонт, и нередко бывало так, что какая-то из них замирала на мосту. Сразу же образовывалась колоссальная, утопающая в клубах выхлопных газов пробка, причем спешащие на работу водители яростно выражали свое нетерпение и недовольство ревом клаксонов.

В Картер-бридже многие лагосцы видели нечто вроде символа городской жизни. Когда в местном университете я разговаривал со студентами, один из них заметил:

— Как в час пик для жителя предместий трудно прорваться через Картер-бридж в городской центр, так в течение всей жизни ему сложно добиться образования, достойного человека жилища, хорошо оплачиваемой работы. Узенькая, как лагосский мост, тропа ведет к образованию, приличным жилищным условиям, интересной работе, а по этой тропе пытаются идти многотысячные толпы. Понятно, что до цели добираются единицы, остальные навсегда застревают в многочисленных «пробках».

И все же в Лагос продолжали стекаться люди со всей Нигерии. Город рос стремительно, бурно. Будучи проездом в нигерийской столице весной 1969 года, я узнал, что ее население в муниципальных границах увеличивалось на 8 % в год. Что же касается предместий, то там рост составлял около 20 %! Население Большого Лагоса, по некоторым подсчетам, уже перевалило за полтора миллиона.

Манящую силу африканского города иногда сравнивают с притягательностью игорного дома:

хотя выигрывают отдельные счастливцы, к карточным столам не подступиться. Очень немногим удача улыбалась в городе, но их успех вселял обманчивые надежды в сердца сотен тысяч людей. Лишь после долгих лет нужды в городских трущобах приходило разочарование.

Круги нищеты

Предместья крупных африканских столиц мне всегда представлялись скорее деревней, чем частью города. Дома, подобные крестьянским хижинам, обычно окружались огородами, полями маниоки или кукурузы. В пыли дворов копошились тощие куры, топтались мелкие, черные козы. Лишь по мере приближения к центру деревня уступала место «настоящему» городу.

Само городское население состояло главным образом из вчерашних крестьян, которые уходили от голода, от гнета деревенских старейшин и феодалов-вождей, надеясь на освобождение от оков патриархальной общины. Они, понятно, не забывали привычных обычаев, свои нравственные идеалы, и города Тропической Африки оставались поэтому в значительной мере крестьянскими городами…

Традиционное африканское общество имело, как иногда говорят, «кристаллическую структуру», столь устойчивы и строго определены были там отношения между отдельными ячейками, между людьми. В то время как часть людей была навечно заключена в отверженные касты ремесленников, другая была охвачена жесткой родовой системой отношений зависимости и власти.

Место человека в этом обществе в сравнительно малой степени зависело от его энергии, ума, таланта. Если он по происхождению принадлежал к роду, из которого в силу традиции избирались вожди, то мог наступить час, когда и его кандидатура станет обсуждаться и будет одобрена племенными старейшинами. Но если его род был рядовым, то самое большее, на что он мог претендовать, — это роль старейшины, роль родового главы. Достаточно было иметь крепкое здоровье, чтобы пережить сверстников, и терпение, чтобы ждать.

Проведенные после достижения независимости реформы довели в ряде районов континента кристаллическую структуру местного общества до «точки плавления», тем более что внутренний самонагрев начался уже давно. Вместе с тем они не были столь глубоки, чтобы полностью раскрепостить крестьянина, чтобы коренным образом изменить атмосферу в глухих африканских деревнях.

Оставалось бедственным и экономическое положение крестьянина. Кое-где оно даже ухудшалось, поскольку именно ему новая власть предъявила к оплате счета за создание вооруженных сил, за функционирование дипломатических представительств, за сооружение дворцов для президентов и министров. Возросли налоги, хотя мировые цены на выращиваемые с таким трудом бананы, какао-бобы, кофе, арахис упали.

Тогда, бросая истощенную, истерзанную землю, крестьянин решил использовать единственную полученную в результате независимости возможность изменить свою судьбу. Он уходил в город.

Я видел, как ужасны трущобы Аккры, Лагоса, Киншасы и многих других африканских городов. Плотность населения бывала там выше, чем в самых людных кварталах Лондона или Парижа, хотя в отличие от европейских столиц африканские пригороды застроены одноэтажными лачугами. В этом суровом, бьющемся з неизбывной нужде мире вчерашний крестьянин быстро утрачивал свои надежды. Один он погиб бы, но на городском дне действовали свои законы взаимопомощи. Земляки стремились жить вместе, часто они и занимались одним делом, которое старались монополизировать. Одной группе удавалось захватить скупку пивных бутылок, вторая «поставляла» едва ли не всех сторожей города, третья держала в руках чистку городских рынков. Среди обитателей дна существовали многочисленные объединения — религиозные братства, ассоциации соплеменников, своеобразные «клубы». С их помощью им удавалось выжить, а немногим, очень немногим даже преуспеть.