Африканскими дорогами
Шрифт:
Костюм, который надели эти люди, был неудобен, и, наверное, носить его было пыткой. Тем не менее, сознавая, что они одеты, как богатые англичане на скачках, эти хозяева конюшен с заметным пренебрежением поглядывали на окружающих, на одетых попроще.
Было в этом что-то гротескное, хотя, на мой взгляд, смешное лишь подчеркивало серьезность явления.
Копирование нравов европейской либо американской буржуазии кучкой африканских денежных тузов уже не раз служило поводом для насмешек местных сатириков. Однако их пример оказывался заразителен. Люди с более скромным достатком также начинали думать, что соблюдение европейских норм быта — и потребления — составляет
И вот женщины стали слепо перенимать европейскую моду. Квартиры обставлялись мебелью по фотографиям из английских или французских журналов. Гостей угощали вином, виски либо шнапсом, тогда как африканские напитки можно было попробовать только в босяцких пивных, где-нибудь в трущобных районах.
В конечном счете общественные вкусы, общественные привычки исподволь изменялись, приобретая все более выраженный «европейский» характер. Одновременно распространялись буржуазные взгляды: мораль, этика приспосабливались к завезенным из-за океана нормам.
Многие из моих аккрских знакомых — добропорядочные юристы, врачи, журналисты — не скрывали возмущения. Протестуя против того, что они считали отказом от национальной культуры, они перебрасывали через плечо ашантийскую тогу — кенте или надевали рубаху с короткими рукавами, без ворота — «смок», завезенный с севера страны. Конечно, это не было только пустой забавой и все же отдавало маскарадностью карнавала.
Более серьезный характер возмущение приобретало в тех случаях, когда приводило к усилиям восстановить национальную культуру, раскрыть тайны местной истории, выявить богатства африканских языков. А такие усилия предпринимались в те годы часто.
Лучшим книжным магазином Ганы была в начале 60-х годов университетская лавка в Легоне, примерно з 16 километрах от столицы. Среди расставленных на полках или разложенных по столам книг очень много работ принадлежало африканским историкам, юристам, филологам, этнографам, политическим деятелям, и буквально каждую неделю появлялись новые тома. Библиограф магазина внимательно следил за всем, что писалось об Африке и африканцами, и быстро получал выходящие в свет книги.
В подавляющем большинстве этих работ речь шла о восстановлении достоинства африканца.
Сенегальский историк Шеийк Анта Диоп перевел на язык волоф сделанное французским ученым Полем Ланжевеном изложение теории относительности. Тем самым он на практике доказывал не просто богатство родного языка. Сенегальский ученый одновременно опровергал довольно распространенные измышления о том, что якобы в африканских языках не было слов для выражения отвлеченных понятий, что африканец будто бы не способен к абстрактному мышлению.
Еще в 1937 году будущий президент Нигерии Ннамди Азикиве в книге «Возрождающаяся Африка» призывал сказать африканцам, что они внесли значительный вклад в общечеловеческую историю, что выплавка железа была открыта в Африке, что в средние века на берегах Нигера расцветала великая цивилизация… И этот призыв нашел последователей.
Африканские ученые-историки особое внимание уделили фольклору как исторической памяти народа и сокровищнице его мудрости. Появились также первые работы, анализирующие африканское обычное право. В нескольких крупных работах рассматривались особенности местных верований, народной культуры.
Это выглядело так, словно интеллигенция континента спешила вернуть свой моральный долг его народам.
На мой взгляд, это время было своеобразным прологом к уже близкой эпохе культурного возрождения. Творческий подъем среди интеллигенции — ученых, писателей, артистов —
И все же полностью дух того замечательного времени не исчез. Он сохранился в обществе, поддерживая его надежды, но к нему добавились новые нотки, в которых выразился общественный опыт самоосмысления.
Мне вспоминается волнение, с которым я читал роман «Божьи шпалы» сенегальского писателя Сембена Усмана.
В историю африканской литературы эта книга войдет, как едва ли не первое произведение о рабочем классе Западной Африки. Сембен Усман рассказал об исторической забастовке железнодорожников Сенегала, Гвинеи и Западного Судана, которая началась в марте 1947 года и продолжалась несколько месяцев. Упорство рабочих и их колебания, поддержка забастовщиков городской беднотой, женщинами-торговками и враждебность знати и религиозных лидеров, которые торопились на помощь белым администраторам железной дороги, маневры колониальных властей — все это широкой, насыщенной красками панорамой развертывалось на страницах книги. Роман нес читателю веру самого Сембена Усмана в народ, в рабочий класс.
Это слово имело большой вес. В спор, который шел среди африканской интеллигенции, писатель привнес аргументы, отражавшие уже накопленный исторический и политический опыт и потому особенно убедительные.
…Как маленькие пестрые кусочки смальты, рассказанные знакомыми события, подмеченные особенности быта и традиций, услышанные истории людских судеб складывались в моей памяти в яркую мозаику. Эта картина, естественно, не была полной, но, надеюсь, верной в основных своих подробностях. Ее центральное место занимали люди, сознание которых изменялось под воздействием крутых сдвигов в окружающем мире, в результате ломки бывших в их представлении извечными общественных порядков и социальных структур.
В этой картине было много контрастов — между кажущейся монотонностью, застоем деревенской жизни и бурными потрясениями, переживаемыми городским обществом, между консерватизмом иных обычаев и привычек и необходимостью быстрого культурного обновления, между слабостью тех политических и социальных групп, которые могли бы придать новые темпы и масштабы развитию местной экономики, и острейшей потребностью вырваться возможно быстрее из тенет промышленной и аграрной отсталости. Просматривались и другие, не менее драматичные противоречия.
В мозаике, которую я видел, было немало темных, мрачных пятен. Может быть, самым опасным было сохранение здесь и там сильных позиций многонациональными монополиями, влияние вчерашних колониальных держав. Положение осложнялось и крайней бедностью народа, его пассивностью, слабостью образования, наконец, тем, что медленно падал авторитет вождей и престиж религиозных лидеров.
Тем ярче, тем контрастнее вырисовывались такие явления, как распространение социалистических идей, колоссальная тяга к культурному возрождению и социальному раскрепощению, нарастание борьбы против различных проявлений неоколониализма. Нельзя было не заметить крепнущую организованность профсоюзного и рабочего движения, силу стихийных крестьянских выступлений, энергию и порывы молодежи и студенчества.