Африканский Кожаный чулок
Шрифт:
Затем снова стал прислушиваться и теперь услышал, что происходило там, на глубине двадцати футов, слышал даже каждое слово, которое произносилось там. Узкое ущелье доносило до него каждый звук, как настоящая звуковая труба, так что даже и самый шепот казался громким говором.
— Чш! — послышался звук, подобный шипению змеи.
— Чш! — отозвался кто-то. — Мы здесь! Канат висит! — Это был голос Фераджи.
— Смирно! Тихо взбирайся вверх! — прозвучала команда Османа.
Затем послышался мерный шум многочисленных тихих шагов, да еще раздававшийся время от времени звук
— Все здесь? — послышался снова голос Османа.
— Мабруки нет! — отозвался один из ловцов невольников.
— Подлый трус! — презрительно выругался Фераджи.
— Теперь взбирайтесь все по очереди! — скомандовал Осман. — Фераджи подымается первый, я — за ним, а там и вы все, один за другим! А теперь тихо! Никто ни звука ни здесь, ни там, наверху!
Все стихло внизу. Прошло несколько жутких секунд. Канат качался из стороны в сторону. Очевидно, Фераджи колебался.
— Ах ты трус! — прошипел Осман. — Вот я покажу всем вам, что значит смелость. Я пойду первый, но вы последуете за мной все до одного, иначе я сам первый размозжу вам череп, клянусь Аллахом!
— Мы идем за тобой! — тихо отозвалось несколько голосов разом; то были, без сомнения, отважные ловцы рабов, служившие у Солимана.
— Да, на вас я могу положиться! — тихо сказал Осман. — Знайте, что Солиман хочет изловить Симбу и Инкази, ему легко будет добраться до острова Муциму, — и там они в его руках. Нам же предстоит несравненно более трудная задача: мы должны овладеть неприступной твердыней Мудимы, и слава наша прогремит надо всем озером Танганайка! Вперед, ребята! Честь и слава смелым и отважным! Мы идем на неверных; сам Пророк поможет нам и вознаградит того, кто поднял меч свой на неверных!
— Позволь мне быть впереди всех, Осман! — шепнул ему теперь Фераджи!
— Нет, ты будешь вторым! — ответил молодой раб, сгоравший от нетерпения прославить свое имя, связав его с каким-нибудь отчаянно отважным делом.
— Тихо! Молчать и следовать за мной! — скомандовал еще раз Осман, и затем Симба заметил, что канат, который он легко пропустил между пальцами, туго натянулся. Очевидно, Осман взбирался по нему вверх.
Наступила решительная минута.
Симба осторожно спустил дверцы трапа и сам на цыпочках удалился в тот угол, где стоял, прислонясь к стене, Инкази.
— Все в порядке, Инкази, — прошептал он. — Осман подымается первый. Солиман ищет нас на Танганайке. Мы впустим только одного Османа!
Он достал из кармана заряженный револьвер.
Прошло еще несколько секунд, но вот скрипнула дверка трапа, и Осман вошел в горницу. Защитники тэмбе Мудимы, несмотря на весьма недостаточный свет, ясно различали очертания молодого араба, потому что глаза их успели привыкнуть к темноте.
Осман остановился, глядя вперед и только что хотел обернуться назад, вероятно для того, чтобы осмотреть и остальные углы хижины или же чтобы подать знак следовавшему за ним Фераджи, когда за стеной, у самых дверей хижины, раздался странный шум. Казалось, будто безмолвные стены домика готовы были обрушиться.
Осман невольно содрогнулся.
На секунду шум и треск смолкли, но вот уж снова что-то загремело
Все это было делом нескольких секунд, но впечатление этого страшного треска, грохота где-то под землей и отчаянные человеческие голоса, доносившиеся из глубины, — все это производило такое потрясающее впечатление, что Осман стоял, точно окаменелый, в тот момент, когда Сузи широко распахнул дверь хижины и первые лучи рассвета озарили розовым блеском стройную фигуру араба.
— С добрым утром, Осман! — насмешливо приветствовал его Симба, выступая из мрака.
Это приветствие показалось Сузи и трем сопровождавшим его неграм столь забавным, что все они громко расхохотались и в свою очередь насмешливо приветствовали пленника теми же словами:
— С добрым утром, господин!
Тогда только очнулся и пришел в себя ошеломленный всем происшедшим Осман. Он отступил назад к открытой дверце трапа, смерив Симбу надменным взглядом, полным непримиримой вражды и ненависти, и грозно замахнулся кинжалом, который держал в руке.
Это было поистине величественная фигура, молодой араб в своем ярко-красном тюрбане и зеленой затканной золотом одежде, с выражением самой отчаянной решимости на красивом, надменном лице.
Симба тотчас же понял, что Осман будет сопротивляться до последнего, и ему стало жаль его. Там, внизу, и без того уже было пролито немало крови. Не подлежало сомнению, что низвергнутый в глубину ущелья громадный ствол, на котором держался канат, убил наповал Фераджи, а многих из его товарищей, частью убил, частью ранил. К чему было еще проливать и эту кровь без всякой пользы для себя?
Что выиграл бы с этой смертью Мудима или сам он?
Напротив, только тогда, когда любимец Солимана, его ближайший родственник находился в их руках в качестве пленного, они могли ставить Солиману какие им заблагорассудится условия и отвратить войну.
Поэтому рассудок и доброе сердце одновременно повелевали Симбе пощадить жизнь молодого араба.
— Осман, — сказал он почти дружелюбным тоном, — брось свой кинжал и сдайся! Ты — наш пленник. Я возьму тебя к себе и, вероятно, возвращу Солиману!
Но действие этих слов невольно поразило даже самого Симбу.
— Осман не сдается никогда! — гневно и хрипло крикнул он. — Чтобы я был рабом? Я! Осман?! Нет! Лучше я разом кинусь вниз головой в эту пропасть! — И он уже сделал движение, чтобы откинуть трап, но в этот самый момент к нему проворно подскочил Инкази, намереваясь помешать ему, а также и Сузи с ружьем в руках.
В этот момент произошло нечто, в чем никто не мог дать себе ясного отчета.
Все видели, что Осман вдруг обернулся в сторону Инкази и, ловко увернувшись от него, вонзил кинжал глубоко в грудь своего врага. Громко вскрикнув, Инкази повалился на землю, но в тот же самый момент на голову его противника грузно опустился приклад ружья здоровенного Сузи, — и сраженный этим ударом Осман упал с раздробленным черепом на своего поверженного врага.