Африканский ветер
Шрифт:
Она доверительно произнесла:
— Он хочет иметь все! Женщину, которая должна быть занята, когда он занят сам, и свободна, когда ему этого захочется…
Я задумался. Хорошо бы было сделать Кэти своей союзницей. Чтобы заверить ее в моем расположении, я сказал, что они «подходят друг другу».
— Вы полагаете? О, скажите ему об этом! Мне будет так приятно. Понимаете, его постоянно баловала семья, его мать, ему все разрешалось… Но когда он хочет, он просто очаровательный.
Эта слишком быстро приобретенная сообщница мешала мне. Если она начнет ему докладывать: «Эрик сказал, что… Эрик считает, что…» — Рой может рассердиться на меня. Я прервал Кэти и вошел в коридор. Ради развлечения, торопясь поскорее закончить этот вечер, я пошел первым. Она удержала меня за
— Постойте, не двигайтесь!
— Что случилось?
— Одну секунду! Как же вы, мужчины, нетерпеливы…
Я почувствовал, что она скребла ногтем по моему кардигану.
— Вот, — сказала она — Получилось… Маленькая наклейка. Теперь я ее отклеила. Ценник. Он был над вашим воротником.
Она протянула мне прилипший к ее пальцу кусок липкой бумаги. Я едва не поперхнулся.
— Моя служанка, вероятно, не заметила ее, когда укладывала чемоданы, Спасибо.
Я был сражен. Ценник! Оставшись наконец один в комнате, я рассмотрел этот кусок бумаги. Прилежный кретин умудрился указать обе цены: первая, в тысячу пятьсот франков, была зачеркнута, а ниже стояла новая — девятьсот франков. Вот тебе и выгодная покупка! Вся моя жизнь сжалась до размеров этого кусочка бумаги. Я побросал одежду на кресло и, полный отчаяния, посмотрел на свою помятую физиономию в ванной комнате. Тревога, мой извечный враг, снова взяла меня за горло. Я стал анализировать тот риск, которому подвергался, бросив свою работу. А если я надоел Гарро? Если он нашел себе более послушного раба? Я уже представлял себе, как возвращаюсь в Париж, продаю по дешевке свои дорогие ракетки и становлюсь безработным. В конторе не было недостатка в завистниках, которые с удовольствием избавились бы от меня. Там меня ненавидели. Честолюбие было для них оскорблением.
Я говорил по-английски со стрэдфордским или эйвонским акцентом, и за это я дорого заплатил. Я мыл прикованных к постелям больных в доме престарелых в Бирмингеме, я даже вкалывал в доме для умалишенных. Затем мне удалось устроиться мальчиком на побегушках в семью преподавателей английской литературы. Они платили мне уроками. Я спал по четыре-пять часов в сутки, иногда и того меньше, брался за любую грязную работу. Я хотел выучить язык, заставить его проникнуть в мою кровь. Морг в пригороде Бостона тоже был не подарок. Я наблюдал за тем, как украшали покойников, а после этого отправлял их в огонь. Хорошие манеры? Мне пришлось их красть, копировать, подражать.
Сегодня вечером я без устали ломал комедию, но результат не стоил того, чтобы влезать в такие моральные и материальные долги. Разве я приехал сюда для того, чтобы выслушивать рассказанные этой парочкой мрачные истории про какого-то убитого мошенника, принесшего несчастье «бедной богатой девочке»? В поисках ценников, которые могли оставаться на моих вещах, я произносил слово «дерьмо» на разных языках. На английском это напоминало звук отскакивающего рикошетом камня, на немецком звучало так отвратительно, что хотелось сразу же сполоснуть рот, на испанском это слово напоминало по звучанию название конфитюра. Надо было бы узнать, как слово «дерьмо» звучит на языке суахили, если мне придется когда-нибудь встретиться с этой безумной любительницей животных Энджи, свихнувшейся от роскоши. Да, я скажу ей «дерьмо», на суахили. Суахили было все, что я знал о Кении: так назывался язык коренного населения. Да и его я выучил по случаю.
Выйдя из душа и вытирая спину, я решил оставаться богачом до того момента, когда я проиграю один сет. Я даже не буду думать об Энджи. Она была запачкана кровью и деньгами. Ей нужен был богатый человек. А меня с трудом хватало, чтобы использовать как аперитив.
Я долго чистил зубы. Зубы были без единого кариеса, натуральные и белые. Вместо букетов цветов я часто посылал улыбки, это обходилось намного дешевле. У меня была улыбка богатого человека, особенно когда темные очки скрывали беспокойство моего взгляда. Я мог походить на богатого в кругу простых людей, но не смогу продержаться и пяти минут перед обеспеченной на всю жизнь женщиной. И как обеспеченной… Я лег и забылся в тревожном сне. Я видел сны, но мое подсознание знало о том,
Я проснулся от сильного удара. Я ударился головой об угол ночного столика. На лбу должна была вскочить шишка. Я поднялся, вышел в коридор в поисках машины для приготовления льда, открыл нижний поддон, где сверкали кубики льда, словно выигрыши джекпота в чашке игрового автомата. Я сунул руку в поддон и унес к себе в комнату полное ведро для того, чтобы приготовить себе компресс. Я уже окончательно проснулся, приоткрыл окно, выходившее к горам. Свежий воздух действовал успокаивающе. Я был совершенно одинок: ни матери, ни отца, ни друга, ни союзника. Никого… Это было моей ошибкой! Я так упорно вкалывал, чтобы добиться успеха в жизни, что у меня просто не хватило времени на то, чтобы завести друзей.
Вставал рассвет в серо-розовых тонах. Я в полудреме слушал щебетание птиц и отдаленные звуки самолета… По воздуху передавались послания. Я дышал глубоко, свежесть успокаивала меня, подушка была такой мягкой. Я внезапно услышал, как мой голос произнес ее имя — Энджи.
5
Окончательно меня разбудил отдаленный звук ударов ракетками по мячу. Голова болела, я стал искать аспирин. Бросив взгляд на часы, я увидел, что было уже десять, позвонил по внутреннему телефону и услышал шепот Альфонсо:
— Добрый день, мсье. Вы будете завтракать у себя или в столовой?
— Здесь. Только кофе, большую чашку, и, если можно, покрепче.
Я не доверял американскому кофе. Во время моих странствий я всегда добавлял полные ложки «Нескафе» в приготовленное ими пойло.
Я поднялся, мои суставы хрустели: заржавел, словно колымага на автомобильной свалке. Хищник, «сделанный в Париже», был не готов к нападению. Перед окном ванной комнаты деревья стояли зеленой стеной. Я побрился, проглотил две таблетки, запив их водой из-под крана. Стакан для полоскания зубов, изготовленный из настоящего или поддельного опала, был мне противен даже здесь. Я был самым привередливым бедняком в мире и видел, как в некоторых отелях эти стаканы протирались поднятыми с пола полотенцами.
Встав под душ в кабинке с полупрозрачными стенками, я направил на голову струи воды и вышел оттуда посвежевшим, надел теплый халат, нежный, как язык опытной женщины. Я услышал, как постучали в дверь. Я не хотел быть любезным, на душе было противно. Да, оказывается можно опьянеть от зависти!
— Войдите!
Альфонсо толкал перед собой столик на колесиках, весь нагруженный едой.
— Надеюсь, вы хорошо спали, — сказал он.
Потом он поднял крышку с блюда из массивного серебра.
— Омлет. Если желаете яйца, приготовленные иным способом, скажите…
— Я просил только кофе.
— Вы могли захотеть покушать, — сказал он.
Я был уверен, что он издевался надо мной.
— Здесь тоже яйца, — повторил он, указывая на накрытую салфеткой тарелку.
Под салфеткой я увидел вареные яйца. На столике стояли также баночки с конфитюром, кофейник и молоко, корзиночка со свежими фруктами и соки в хрустальных графинах, столько, что можно было утолить жажду верблюда, блуждавшего в пустыне в течение месяца. Я подождал, пока он удалится, и схватил кофейник. Я выпил несколько чашек кофе, а затем, чтобы выразить протест против его, как я посчитал, несколько заносчивого поведения, ткнул вилкой в горячий слизнявый омлет. После чего испачкал салфетку, оставив на ней следы яичного желтка. Если. Альфонсо посчитает, что я не очень хорошо воспитан, шансы мои сильно уменьшатся. Одевшись, я взял обе свои ракетки и вышел из комнаты. Я прошел по коридору, который освещался маленькими окошечками, располагавшимися на уровне потолка. Бассейн был почти заполнен, проходя мимо него, я попробовал воду.