Африканский ветер
Шрифт:
— Меня восхищает легкость, с которой вы ориентируетесь в своей лжи. Какая память, какая проворность!
Я оборвал ее:
— Я доказал, что я — человек солидный, имеющий неоспоримые деловые качества. Моя среда? Что тут такого? Да, я не был рожден на матрасе из долларов. Но это не моя вина, люди не выбирают свои колыбельки.
— Представляете, — сказала она, — если Рой узнает обо всем этом… Я стану посмешищем для всех своих друзей. И он тоже будет чувствовать, что вы наставили ему рога, и будет страдать от своего промаха. Я познакомилась с вами у него дома, это своего рода гарантия.
— Гарантия чего?
— Некой достойности, того, что вы — часть одного с ним общества.
— Я ничего ни у кого не украл! Я заработал для вас деньги.
Она немного помолчала для того, чтобы слова, которые она собиралась произнести, отпечатались в моем сознании:
— Мой бедный Эрик…
Слово «бедный» привело меня в ярость. Я стал зверем, настоящим зверем.
— Я не «ваш бедный» Эрик!
— Да нет. Сколько приложено сил, чтобы сфабриковать себе прошлое! Ах, да, чуть не забыла: имение в Мениль-ле-Руа! Один из детективов, француз по национальности, объездил этот маленький городок и его окрестности и не нашел дома, который был бы записан на ваше имя. И никто там о вас не слышал. Вы не украли у меня деньги, это так, но вы совершили намного более постыдный поступок: вы украли мое доверие. Вы — третья моя неудача. Мы разведемся, и вы вернетесь к вашему дяде Жану. Вы будете лучше чувствовать себя во Франции, а с Америкой для вас кончено. Я хочу сказать вам еще одно, нечто очень важное…
Надо было заставить ее замолчать. Я схватил стул и со всей силой швырнул его в нее. Раздался крик, она упала. Раздался приглушенный звук падения тела, а затем грохот упавшего на пол стула. Я сразу же пожалел о содеянном.
— Энджи, простите, я не хотел в вас попасть.
Я обошел стол, бросился перед ней на колени.
— Вы унизили меня, Энджи. Я не могу больше контролировать себя. Вставайте, Энджи!
Она не двигалась.
— Не играйте так, Энджи… Хватит.
Она продолжала лежать с закрытыми глазами, стараясь меня напугать.
Я пробормотал:
— Ладно, приношу вам мои самые глубокие извинения. Я вас толкнул, сейчас помогу вам подняться. Ну, давайте.
Я просунул руку под ее плечи, ее голова откинулась, и я увидел залитый кровью пол. Мой пиджак был испачкан в крови. От испуга у меня перехватило дыхание. Я аккуратно осмотрел ее, у нее был пробит череп чуть ниже затылка. Не помню, закричал ли я, стал ли звать на помощь, ничего не помню. Я стал лихорадочно вспоминать, где же это я видел накануне вечером телефон. Надо было вызвать врача, машину «скорой помощи», доставить ее в ближайший госпиталь, забрать ее отсюда на вертолете. Я приподнял ее, увидел, что веки ее слегка приоткрылись, а из-под нежной кожи с ресницами появились белки глаз. Зрачков не было, только белки. Я положил ее на пол и словно сумасшедший принялся расстегивать ее блузку. Наклонившись к ней, я решил послушать, билось ли сердце. Приложив ухо к бюстгальтеру из бежевых кружев, я услышал только биения моего сердца. Оно било, словно молот, по грудной клетке. Стоя на коленях, зажав ладонью рот, чтобы не заорать, я понял, что Энджи Фергюсон мертва. Вначале я был неподвижен, а йотом, как при раздвоении личности, я повел себя так, словно был окружен зрителями, будущими свидетелями. Я уже стал готовиться к защите, мои действия соответствовали описанию того, что я расскажу полиции.
Я поставил себя на место человека, который не верил в трагический несчастный случай, и поднял Энджи на руки, продолжая при этом разговаривать с ней, перенес ее внутрь дома и положил на покрытый плитками пол кухни. Затем побежал по каземату в комнату, взял одеяло, спустился вниз, чтобы положить ее удобнее. При каждом движении ее браслеты в виде золотых колец на запястье звенели. Я ждал, что она позовет меня. Время от времени я стирал с лица ослеплявшие меня пот и слезы. Надо было звонить в полицию.
Я направился в салон на поиски телефона. Я налетал на мебель, искал двери. Случайно я вошел в гардеробную, вышел оттуда. Я старался сориентироваться в этом проклятом шикарном бункере, я перемещался по нему как шарик в игре на терпение, в надежде на то,
Я представил себе первый допрос. Я объясню причины моего поступка и психологически оправдаю его.
«— Что стало причиной вашей ярости, мистер Ландлер?
— Она объявила мне, что намерена со мной развестись. Мысль о разводе лишила меня рассудка. Я любил ее.
— А вы уверены, мистер Ландлер, — прошу вас хорошенько подумать, — что это был несчастный случай?»
Если они не согласятся с моей версией неконтролируемого поступка, мне будет предъявлено обвинение в неумышленном убийстве, а возможно, и в заранее подготовленном убийстве. А если полиция докопается до отчета частных детективов? Побегав, словно крыса, по коридорам дома и лестницам, которые вели с одного уровня на другой, я в конце концов отыскал телефонный аппарат. Может быть, позвонить Сииу? Уж он-то меня бы понял. Он любил Энджи, но и опасался ее. Не он ли предупредил меня о грозившей мне опасности? Но поверит ли он мне? Я был иностранцем, который внедрился посредством молниеносной свадьбы в мощную фирму. Будет ли ко мне доверие? Познакомившись с досье агентств, не станет ли он настаивать на том, что я убил Энджи для того, чтобы выгнать его из рая Фергюсонов?
Я потерял много времени, был уже полдень. Тишина сводила меня с ума, издали до меня доносилось жужжание скутеров на воде. А здесь я слышал только свое дыхание. Вернувшись на кухню, я выпил стакан воды, но взгляд, упавший на лежавшую на полу Энджи, заставил меня изрыгнуть жидкость назад. Вода вырывалась изо рта, из ноздрей, я задыхался, мне надо было взять себя в руки, иначе пришлось бы проводить эту ночь в тюрьме. Я представил себе Сэндерса с залитым слезами лицом. Он стал бы долго протирать запотевшие стекла очков и, возможно, внес бы залог, несомненно крупный, для того чтобы добиться моего временного освобождения из-под стражи. А станет ли он платить этот залог?
Я не стал звонить ни Сэндерсу, ни в полицию. Я заключил сам с собой молчаливое соглашение. Я буду бороться и попробую выиграть время. Надо было избавиться от тела Энджи. В прилипшей к спине рубашке я стал осматриваться, представляя при этом, какими заголовками будет освещаться эта драма: «Одна из самых красивых женщин Лос-Анджелеса убита ее французским мужем». Я абсолютно не представлял, как смогу из этого выпутаться. Мне нужно было время, несколько часов или несколько дней… Я подошел к Энджи. Это уже была не женщина, а тело, масса, вещь. Я плакал, но не от печали, а от шока. Я глядел на нее, и она казалась мне огромной, руки были слишком длинными, голова слишком большой. Великаншей. Что теперь делать с телом великанши? Как ее отсюда убрать? И что делать потом? Я стал перебирать в уме возможные варианты. Вернуться одному в Беверли-Хиллз и сказать Филиппу, что Энджи уехала в Кению раньше назначенного срока и одна? Немыслимо. Не возвращаться в Беверли-Хиллз… Энджи, которую все знали как женщину сумасбродную и капризную, могла после нашего разговора уехать внезапно, до наступления условленной даты. Неубедительно. Но на тот момент все объяснения такого рода казались второстепенными, надо было отделаться от трупа.
Где бы ее закопать? Я находился в бункере, вырытом в склоне горы, стены были из гранита и сланца. Наверху был горный массив. Я осмотрел вход, второстепенная дорога по-прежнему была почти безлюдна, узкий бетонный спуск в гараж вделан в скалу. Я находился в заранее запечатанном склепе с трупом в качестве подарка. Унести ее отсюда? Спрягать в машине и куда-нибудь вывезти? Но куда? Окрестности озера были густозаселенными, а леса — редкими. Внизу, рядом с водой, на участки, заставленные передвижными домиками на колесах, и на немногочисленные узкие пляжи толпами прибывали отдыхающие со всех уголков страны. А если дождаться темноты, сбросить тело с террасы и заявить, что это было самоубийством? Тело Энджи может зацепиться за один из многочисленных выступов, и его быстро обнаружат с озера, с какого-нибудь судна. У нее не было причин кончать жизнь самоубийством.